очень нудно 
29 
Тойер грузно повернулся к ней:
— Что вы теперь скажете, фрау Хилибили?
— Не знаю, господин Террор, — сладким голосом парировала она.
— Вас зовут по-другому, я не смог запомнить, — печально признался комиссар и тихонько что-то запел, без слов, просто «Бу-бу-бу…»
Она невольно усмехнулась:
— Моя фамилия Ильдирим, через «и». А имя Бахар, как базар, только в середине «х».
— Хафнер, умоляю, убери руку из поддона для бумаги, еще не хватало, чтобы протокол отпечатался на твоей лапе… — Обычно вежливый Лейдиг говорил сейчас крайне нервно.
Приструненный Хафнер словно случайно прогулялся по кабинету. Его глаза горели, возможно, он уже мечтал о том, как проведет нынешний вечер, а может, ему затуманила разум немецкая османка?
Тойер улыбнулся прокурору:
— Догадываюсь, что вам часто приходится произносить свою фамилию по буквам?
Она кивнула и закатила глаза.
— Сейчас я попробую выговорить: Бахар Ильдирим.
— Совсем неплохо, господин Тойер. — Оба засмеялись.
Хафнер элегантно, как ему казалось, приземлился на стол шефа.
— Вообще-то что это означает? Я имею в виду, ваше имя по-немецки? Оно что-то значит? — громко спросил он.
— Да, — ответила Ильдирим, опять чуть холодней. — Бахар значит весна. А Ильдирим — молния.
Хафнер засмеялся, довольный:
— Значит, вы Весенняя Молния.
— Да, — согласилась прокурор с явной досадой. — А вы?
— Томас Хафнер. — Сыщик все еще посмеивался, довольный собой. — Самое обычное имя.
Теперь все замолчали. Лейдиг сделал знак Штерну, чтобы тот помог разобраться с принтером. Штерн кивнул, подошел к аппарату и слегка ударил по нему пару раз.
— Я играю в регби. В нашей команде, — неуверенно продолжил Хафнер, — играет один турок, так его зовут Юнус, что значит дельфин.
— Да. — Голос Ильдирим все больше напоминал скрип застрявшего ящика письменного стола. — Я знаю, что означает Юнус.
— Это же надо — чтобы человека звали Дельфин!
Молчание становилось напряженней. Хафнер слез со стола.
— Ура! Заработал! — радостно воскликнул Штерн, когда, наконец, первый листок исчез в брюхе воющего принтера.
— Итак, — обернулся Тойер к студентке, которая теперь сидела выпрямившись, с героическим видом; актриса любительского театра, играющая Софи Шолль [5], не могла бы выглядеть трагичней. — Сейчас вам будет зачитан протокол, и, если мы верно изложили все, что вы нам рассказали, вы подпишете его. Затем можете отправляться домой. — И с надеждой добавил: — И мы тоже.
Студентка храбро кивнула; среди усталых и поникших людей она выделялась, словно бамбуковый росток на куче компоста. Ильдирим сидела на стуле Хафнера, положив ноги на его письменный стол; обувь она сняла. Сквозь черные колготки слабо мерцали накрашенные ногти. Хафнера это явно приводило во все более мучительное возбуждение. Он сидел на полу в углу комнаты, будто упрямый кобольд. Лейдиг повис, словно тряпка, на своем столе. Живот Тойера напечатал, хотя сам гаупткомиссар не замечал этого, 4000 абзацев на пустом экране. Только Штерн радостно стоял, держа в руке добытую в мучениях стопку бумаги, но и он прислонился к стене.
— «Имя: Доротея Бухвальд. Родилась двенадцатого февраля тысяча девятьсот семьдесят пятого года в Мосбахе. Место жительства: студенческое общежитие у Хоймаркт, номер дома не помнит, так как почти никогда не получает почту».
Бухвальд важно кивнула, словно гордилась своей отчужденностью.
— «Я знаю неизвестного умершего тоже только под именем Вилли. Одного моего знакомого, у которого были большие проблемы с учебой, через его знакомую, которую я не знаю, свели с ним. Когда я провалилась по истории церкви, он рассказал мне, что есть человек, который за определенную сумму пишет рефераты для семинарских занятий. Вообще-то я никогда бы этого не сделала…»
… - …Но потом она это все же сделала, — устало произнес Тойер. — Пропусти это место.
— Потому что заболела мама! — пронзительно выкрикнула Бухвальд.
— Естественно, — согласился сыщик, — только поэтому.
Штерн снова выглядел озадаченным.
— Сколько я должен пропустить?
Лейдиг встал и с улыбкой забрал у него листки.
— Я считаю, что нам еще нужно поработать над стилистикой… Подождите-ка… вот: «Итак, я встретилась с Вилли в кафетерии студенческой столовой на Университетской площади. Мне бросилось в глаза, что он очень щуплый и говорил очень тихим голосом. Точной даты я уже не помню, это было в конце летнего семестра. После того как мы договорились предварительно, Вилли перенес разговор в кафе на Театральной площади, так как там стояли на улице маленькие столики, где нас никто не мог подслушать».
29 
