очень нудно 
233 
Однако финальная фраза и в позднейших рецензиях критиков давала повод делать выводы о скептицизме самого Чехова. Так, М. А. Протопопов несколько лет спустя расценил «Огни» как произведение, в котором Чехов воспел как раз то, что хотел опровергнуть, а именно — скептицизм, «метафизический нигилизм». Приведя последнюю фразу «Огней», Протопопов писал, что «такое резюме всех разговоров героев повести о пагубности пессимизма свидетельствует, конечно, о сомнении, а не об убеждении. Если ничего не разберешь, так что и говорить о пессимизме» (М. Протопопов. Жертва безвременья. Повести г. Антона Чехова. — «Русская мысль», 1892, кн. 6, стр. 117).
«Огни» — вторая повесть Чехова, появившаяся в «толстом» журнале, — сразу же вызвала многочисленные отклики в печати. Критики осудили повесть за ее «тенденциозность» и нерешенность поставленной проблемы. Так, в газете «Новости дня» (1888, № 1773, 14 июня) в обзоре критика Z «На журнальной ниве» Чехов был отнесен «к категории талантливых и добросовестных писателей», дебюты которого, однако, в «Северном вестнике» явно неудачны («произведение „Степь“ оказалось бесцветным, а в новой вещи краски и тени положены слишком густо»). «Это рассказ, — писал автор обзора, — разбавленный с избытком тенденциозной философией. К сожалению, философия притянута не туда, куда следует, не на своем она месте <…> Но почему именно благодаря злополучным „мыслям“ герой сделал пакость, на которую способен человек необразованный и без всяких „мыслей“ — это, конечно, остается вопросом открытым». Аристархов (А. И. Введенский) писал, что Чехов, желая показать, как философия «пессимизма» «не ведет к добру, рассказал <…> довольно грязную и пошлую историю <…> История инженера ровно никакого действительного отношения к пессимизму не имеет <…> Ананьев в обрисовке автора мало характерен, его дама — еще менее, сама история — верх бесцеремонной непринужденности. „Атаки“ героя со всею обстановкой, нисколько не поучительные, возбуждают в читателе неприятное чувство, но не чувство отвращения к пороку» («Русские ведомости», 1888, № 179, 1 июля). Резко отрицательно о повести отозвался Н. Ладожский (В. К. Петерсен). Сообщая, что Чехов «вооружился против пессимизма в рассказе „Огни“», он писал: «… лучше бы не вооружался, потому что об этих, вовремя не потушенных „огнях“, можно выразиться его же собственными замечательными словами: „Да, ничего не поймешь в этом… рассказе!“ В нем претензия — с коломенскую версту, выполнение — с булавочную головку, да и вообще лучше бы автору вовсе не говорить о том, чего не понимает» («Критические наброски. Среди журналов», — «Русская газета», 1888, № 193, 15 июля).
«Новое время» откликнулось на повесть Чехова большой статьей В. Буренина. Видя заслугу Чехова в том, что он «пытался выразить глубокую идею», критик также считал, что рассказанный писателем «анекдотический случай» «ничего не подтверждает и ничего не доказывает». Причину неудачи Чехова, «талантливого» создателя маленьких рассказов, Буренин видел в том, что Чехов решил написать «большую» повесть. Критик считал, что «настоящее ядро» рассказа представляют первые три-четыре странички, написанные талантливо и выразительно, и если б на этом Чехов кончил, «тогда бы вышел прекрасный маленький рассказ в собственном чеховском жанре, рассказ цельный, серьезный и содержательный, несмотря на свою краткость». Но Чехов приделал к нему «хвост» в виде рассказа инженера, и мысль произведения от этого «проиграла, так как получила ложное обобщение, искусственное пояснение, отдающее придуманной моралью. Жизненный мотив рассказа превратился в некоторого рода повествовательную задачку, довольно растянуто и фальшиво обработанную в банальном тенденциозно-беллетристическом жанре» («Критические очерки». — «Новое время», 1888, № 4487, 26 августа).
С не менее резкой статьей выступила и газета «Неделя». Критик Р. Д. (Р. А. Дистерло), одобрительно отозвавшись о первой части «Огней», выполненной «вполне художественно», приводил вторую их часть как пример «извращения творчества под влиянием тенденции». «Здесь у него — искусственность и преднамеренность. Его заинтересовала мысль об отношении пессимизма к нравственности, к поведению человека, и вот, не дожидаясь, пока в душе его мысль эта созреет до степени действительно художественной идеи, он стал искусственно, умом складывать фабулу, из которой бы явствовало, что пессимизм приводит человека к нравственному индифферентизму. Вследствие этого у него вышло не художественное произведение, а лишь притча, разъясняющая его мысль: притча о раскаявшемся пессимисте. Как и во всякой притче, здесь нет художественного образа, нет того, что в искусстве называется типом, а есть только название предмета…» («Две лжи художественного творчества». — «Неделя», 1888, № 37, 11 сентября, стлб. 1178).
233 
