42 
Посадить кого-нибудь было легче легкого, но это не значило, что вы сами не сядете через 6 недель.
Анна Ахматова. Из «Записных книжек»
* * *
- Нет, это не я, это кто-то другой страдает.
- Я бы так не могла, а то, что случилось,
- Пусть черные сукна покроют,
- И пусть унесут фонари…
- Ночь.
1939
Впервые Льва Гумилева взяли в 33-м. Но сразу же выпустили. Анна Андреевна на радостях даже позволила себе поездку в Москву. К Осипу Мандельштаму и его жене Надежде Яковлевне на новоселье и словно бы принесла в этот дом беду: в день ее приезда в Москву О. Э. Мандельштама арестовали. Позднее Анна Ахматова скажет об этом своем свойстве так: «А я иду – за мной беда…»
Эту статуэтку Ахматова продала, чтобы купить билет до Воронежа, куда был сослан Мандельштам
* * *
В феврале 1936 года я была у Мандельштамов в Воронеже… Поразительно, что простор, широта, глубокое дыхание появилось в стихах Мандельштама именно в Воронеже, когда он был совсем не свободен.
- И в голосе моем после удушья
- Звучит земля – последнее оружье.
Вернувшись от Мандельштамов, я написала стихотворение «Воронеж». Вот его конец:
- А в комнате опального поэта
- Дежурят страх и муза в свой черед,
- И ночь идет,
- Которая не ведает рассвета.
Анна Ахматова.
Из «Воспоминаний об Осипе Мандельштаме»
После ареста Мандельштама Ахматова поняла: и ее семью чаша сия не минует. Передышка длилась чуть больше года: Николая Пунина и Льва Гумилева «увели» в октябре 1935 года. Ахматова, не помня себя, кинулась в Москву – хлопотать за мужа и сына. И случилось чудо: их выпустили! Оставили на свободе. Пунина до августа 1949-го, а Льва Николаевича до марта 1938-го. Ахматова вновь, как и в 1935-м, стала обивать пороги властных структур. Тщетно: 26 июля 1939 года Лев Николаевич Гумилев решением Особого совещания при НКВД СССР осужден на пять лет ИТЛ (исправительно-трудовых лагерей). В 1938-м, в разгар большого террора, хватали уже по разнарядке, заподряд, и правых, и виноватых. Сын расстрелянного белогвардейца принадлежал к числу последних. В 1916 году Марина Цветаева прислала из Москвы в Петербург «страшный подарок» – обращенные к четырехлетнему Левушке стихи. Не стихи, а пророчество. Предсказание судьбы:
- Имя ребенка – Лев,
- Матери – Анна.
- В имени его – гнев,
- В материнском – тишь.
- Волосом он рыж
- – Голова тюльпана! —
- Что ж, осанна! —
- Маленькому царю.
- Дай ему Бог – вздох
- И улыбку матери.
- Взгляд – искателя
- Жемчугов.
- Бог, внимательнее
- За ним присматривай:
- Царский сын – гадательней
- Остальных сынов.
- Рыжий львеныш
- С глазами зелеными,
- Страшное наследие тебе нести!
- Северный Океан и Южный
- И нить жемчужных
- Черных четок – в твоей горсти!
И вот это пророчество сбывалось: родословная «гумильвенка» и впрямь оказалась «страшным наследством».
* * *
…10 марта 1938 года последовал новый арест… Тут уже начались пытки… Я просидел под следствием в Ленинграде во внутренней тюрьме НКВД на Шпалерной и в Крестах 18 месяцев. Отсюда меня отправили на Беломорканал с десятилетним приговором. Вскоре меня везли обратно в Ленинград, так как этот приговор был отменен и статья была заменена на более строгую… – террористическая деятельность. Меня таким образом возвращали на расстрел. Но пока меня возили туда-сюда, из органов убрали Ежова. В следствии многое переменилось. Бить перестали… Вскоре мне принесли бумажку – приговор: 5 лет.
Лев Гумилев. Из интервью для юбилейного (1989) номера журнала «Звезда»
Как ни велико было страдание, но после приговора Анна Андреевна перевела дух: она боялась страшного эвфемизма: «Без права переписки…», то есть расстрела. Пять лет каторги в условиях 1939-го (после гибели ближайших друзей – Осипа Мандельштама, Бориса Пильняка, Всеволода Мейерхольда) казались чуть ли не милостью Божией. И опять пошли стихи.
* * *
Прокаженный[34] молился…
В. Брюсов
- То, что я делаю, способен делать каждый.
- Я не тонул во льдах, не изнывал от жажды
- И с горстью храбрецов не брал финляндский дот,
- И в бурю не спасал какой-то пароход.
- Ложиться спать, вставать, съедать обед убогий
- И даже посидеть на камне у дороги,
- И даже, повстречав падучую звезду
- Иль серых облаков знакомую гряду,
- Им улыбнуться вдруг, поди куда как трудно.
- Тем более дивлюсь своей судьбине чудной
- И, привыкая к ней, привыкнуть не могу,
- Как к неотступному и зоркому врагу…
- Затем, что из двухсот советских миллионов,
- Живущих в благости отеческих законов,
- Найдется ль кто-нибудь, кто свой горчайший час
- На мой бы променял – я спрашиваю вас?
- А не откинул бы с улыбкою сердитой
- Мое прозвание как корень ядовитый.
- О Господи! воззри на легкий подвиг мой
- И с миром отпусти свершившего домой.
Январь 1941
42 
