Последние отзывы

  62  

— Так.

— Тогда я спрашиваю вас еще раз: за какое преступление и по какой статье вы были привлечены к суду в одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году?

— За изнасилование, — приглушенным голосом признался Богданович и расстегнул воротничок. — По статье сто семнадцатой…

— Часть?..

— Вторая.

— А вы говорили — первая, — кивнул Кокорин. — Существенная разница. Кто ходатайствовал о пересмотре дела?

— Адвокат Рознер.

— Семен Давидович? Это дорогой адвокат, насколько мне известно.

— Не дороже, чем два года свободы. — Богданович вздохнул, скептически скривил рот. — Я не понимаю, какое отношение имеет мое прошлое к смерти моей жены!

— Я тоже.

— Что «тоже»?

— Тоже не понимаю. Но хочу понять. — Кокорин был само спокойствие. Ответ Богдановича на вопрос о судимости показал, что на искренность и правдивость его рассчитывать не приходится. Следователь заправил в машинку лист бумаги. — Кое-что мне известно достоверно, Леонтий Борисович. Из безотносительных истин. Еще раз соврете — предъявлю обвинение за дачу заведомо ложных показаний.

Богданович покраснел, потер о колени вспотевшие ладони, не столько мучаясь стыдом, сколько стараясь скрыть гнев.

— За кого вы меня принимаете? — не сумел-таки промолчать.

— Разве я вам не сказал? За обвиняемого в преступлении, предусмотренном статьей двести восемнадцать, и свидетеля по делу, возбужденному по установленному факту смерти Богданович Киры Михайловны.

— Какой же я свидетель, если меня в это время вообще здесь не было? Я близкий родственник потерпевшей.

— Полагаете, близкий родственник не может быть свидетелем? — спросил Кокорин. — У вас в доме хранились деньги?

— Деньги — понятие резиновое.

— Вы не знаете, сколько денег было в доме?

Богданович вздохнул и закурил. Растерянность и нервозность отступили, теперь он избрал агрессивную тактику: приподняв бровь, отстраненно взирал на следователя сверху вниз. Кокорин знал второе значение подобного выражения лица: оно свидетельствовало о контролируемом страхе.

Остатки спеси он сбил просто: минут пять печатал на машинке, сосредоточенностью подчеркивая, что разговор будет долгим и торопиться некуда.

— Так сколько, Леонтий Борисович?

— Около двух тысяч долларов.

— В валюте?

— Да. Кира обменивала их по мере надобности. И вообще я не вникал в то, как расходуется семейный бюджет. Если речь не заходила о крупных покупках: дачи, машины.

— Где хранились деньги?

— В моем кабинете есть сейф.

— У нее был ключ?

Богданович помолчал, словно припоминая, был ли у жены ключ от сейфа, где хранились семейные деньги, или не было.

— Не было ключа, — сказал тихо. — Ключ был один, у меня.

— Она могла взять ключ без вашего ведома?

— Чаще она говорила, что нужны деньги, и я ей давал. Иногда брала сама, если меня не было дома.

— Ключ от сейфа хранился дома?

— В последнее время — дома.

— О каком времени идет речь?

— Месяц тому назад ей понадобились деньги, для того чтобы расплатиться за новый смеситель в ванной, а меня не было в городе, ей пришлось занимать. Когда я вернулся, она устроила мне скандальчик и потребовала вынуть ключ из связки.

— То есть в течение последнего месяца ключ находился дома?

— Да.

Кокорин снова принялся печатать, на сей раз пауза потребовалась ему. Получалось, что либо Богданович говорил неправду, либо неправду сказала Кира детективу Решетникову.

— Скандалы промеж вами случались часто? — «свойски», как бы ненароком, поинтересовался Кокорин.

— Часто, — неожиданно ответил Богданович.

— Причина?

— Причина… Причина — крайняя нервозность Киры. Скандал мог возникнуть на ровном месте. Я даже настоял, чтобы она показалась врачу.

— Когда это началось?

— Что… началось?

— Нервозность когда стали замечать?

Богданович изобразил задумчивость.

— Полгода тому назад. — Он помассировал виски, наклонился вперед и зажмурился, затем откинулся на спинку и тряхнул головой: — Полгода тому назад она узнала, за что я сидел на самом деле.

Теперь у него был вид глубоко несчастного человека, и даже глаза заблестели слезой. Кокорин подумал, возможно, жертва не она, а он, и все, что Кира рассказала детективу Решетникову, могло оказаться вымыслом. Но было то, что мешало Кокорину проникнуться сочувствием к сидевшему перед ним человеку: он не признавал раскаявшихся насильников.

  62