Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
80 
Старик семенит в комнату жены. Марфа Афанасьевна стоит перед раскрытым сундуком и дрожащими руками перебирает белье.
— Сорочек совсем нет… — бормочет она. — Хорошие родители, которые путевые, дают в приданое даже детское белье, а у нас ни платков, ни полотенец… Можно подумать, что она нам не родная дочь, а сирота…
— Надо о серьезном поговорить, а ты о тряпках… Даже глядеть совестно… Тут жизненный вопрос решается, а она стоит, как купчиха, перед сундуком и тряпки считает… Так нельзя!
— А как нужно?
— Нужно подумать, обсудить всесторонне… потолковать…
Старики слышат, как Лидочка отпирает свою дверь, посылает с горничной письмо к Федору Петровичу и опять запирается…
— Решительный ответ ему посылает… — шепчет Алексей Борисыч. — Экие глупые, прости господи! Нет того в уме, чтоб со старшими посоветоваться! Ну, да и народ!
— А что я вспомнила, Алеша! — всплескивает руками старуха. — Ведь нам придется в городе новую квартиру искать! Ежели Лидочка с нами не будет жить, то на что же нам восемь комнат?
— Всё это пустое… чепуха… Теперь нужно о серьезном…
До самого ужина старики снуют по комнатам, как тени, и не находят себе места. Марфа Афанасьевна без всякой цели роется в белье, шепчется с кухаркой, то и дело всхлипывает, а Алексей Борисыч ворчит, хочет говорить о серьезном и несет околесицу. К ужину является Лидочка. Лицо ее розово и глаза слегка припухли…
— А, наше вам! — говорит старик, не глядя на нее.
Садятся есть и первые два блюда съедают молча… На лицах, в движениях, в походке прислуги — во всем сквозит какая-то застенчивая торжественность…
— Надо бы, Лидочка, тово… — начинает старик, — серьезно обсудить… всесторонне… Н-да… Наливки выпить, что ли? Глафира, подай-ка сюда наливку! Оно бы шампанского не мешало, да уж коли нет, то бог с ним… Н-да… так нельзя!
Подают наливку. Старик пьет рюмку за рюмкой…
— Давайте же обсудим… — говорит он. — Дело серьезное, жизненное… Так нельзя!
— Ужас, папочка, как ты любишь много говорить! — вздыхает Лидочка.
— Ну, ну… — пугается старик. — Я ведь это только так… пур се лепетан * …Не сердись…
После ужина мать долго шепчется с дочерью.
«И наверное о пустяках говорят, — думает старик, шагая по комнатам. — Не понимают, глупые, как это серьезно… важно… Так нельзя, невозможно!»
Наступает ночь… Лидочка лежит у себя в комнате и не спит… Не спится и старикам, которые шепчутся до самого рассвета.
— Не дают мухи спать! — ворчит Алексей Борисыч.
Но виноваты не мухи, а счастье…
Хористка *
Однажды, когда она еще была моложе, красивее и голосистее, у нее на даче, в антресолях, сидел Николай Петрович Колпаков, ее обожатель. Было нестерпимо жарко и душно. Колпаков только что пообедал и выпил целую бутылку плохого портвейна, чувствовал себя не в духе и нездорово. Оба скучали и ждали, когда спадет жара, чтоб пойти гулять.
Вдруг неожиданно в передней позвонили. Колпаков, который был без сюртука и в туфлях, вскочил и вопросительно поглядел на Пашу.
— Должно быть, почтальон или, может, подруга, — сказала певица.
Колпаков не стеснялся ни подруг Паши, ни почтальонов, но на всякий случай взял в охапку свое платье и пошел в смежную комнату, а Паша побежала отворять дверь. К ее великому удивлению, на пороге стоял не почтальон и не подруга, а какая-то незнакомая женщина, молодая, красивая, благородно одетая и, по всем видимостям, из порядочных.
Незнакомка была бледна и тяжело дышала, как от ходьбы по высокой лестнице.
— Что вам угодно? — спросила Паша.
Барыня не сразу ответила. Она сделала шаг вперед, медленно оглядела комнату и села с таким видом, как будто не могла стоять от усталости или нездоровья; потом она долго шевелила бледными губами, стараясь что-то выговорить.
— Мой муж у вас? — спросила она наконец, подняв на Пашу свои большие глаза с красными, заплаканными веками.
— Какой муж? — прошептала Паша и вдруг испугалась так, что у нее похолодели руки и ноги. — Какой муж? — повторила она, начиная дрожать.
— Мой муж… Николай Петрович Колпаков.
— Не… нет, сударыня… Я… я никакого мужа не знаю.
Прошла минута в молчании. Незнакомка несколько раз провела платком по бледным губам и, чтобы побороть внутреннюю дрожь, задерживала дыхание, а Паша стояла перед ней неподвижно, как вкопанная, и глядела на нее с недоумением и страхом.
80 
