Последние отзывы

  117  

– Дорогая моя Мами, – шептала я. – Упокой, Господи, твою душу, и да будет земля тебе пухом!

Но в то время, когда я носила траур по матери и по своей самой любимой подруге, пришла и приятная весть. Ко мне прибыл гонец от Джорджа Дигби, графа Бристольского, и от Генри Джермина. Они хотели присоединиться ко мне, но сначала решили узнать, будет ли уместен их приезд.

«Я бы многое могла сделать с помощью верных друзей!«– написала я им в ответ.

Вскоре они примчались ко мне, и, несмотря ни на что, настроение мое немного улучшилось. Я часто думала, как было бы прекрасно, если бы Карл был со мной и это был бы официальный визит. Сейчас, когда принц Оранский с отцом покинули город и отправились на маневры, все вокруг как-то приуныли. Казалось, Мэри скучает по своему мужу; мне он тоже очень нравился. Ведь я страстно желала своим детям испытать то же счастье, что обрела в браке я… Или, по крайней мере, могла бы обрести, если бы наши отвратительные враги позволили мне это. Увы, в мире было так мало людей, подобных Карлу!

Генри Джермин изо всех сил старался ободрить меня. Граф Дигби тоже пытался сделать все, что можно, но был так влюблен в звуки собственного голоса и так часто рассуждал о заблуждениях парламента и прочих серьезных материях, что женщины вряд ли сочли бы графа интересным собеседником. Он ничуть не походил на Генри Джермина. Тот был веселым, очаровательным человеком и каким-то образом умудрялся внушать мне, что все не так плохо, как казалось до его приезда.

Старшая принцесса Оранская родила девочку, и меня попросили стать крестной матерью малышки; в честь моей дочери – нового члена семьи – малютку любезно назвали Мэри. Но я была тверда в своем решении не принимать участия в обрядах протестантской церкви, а потому при крещении младенца присутствовала лишь моя дочь.

Кое-кто из моих друзей считал, что мне не надо было отказываться от участия в церемонии. Ведь я рисковала обидеть принца и принцессу Оранских! Возможно, так думал и Генри Джермин; правда, будучи человеком чрезвычайно деликатным, он никогда не говорил со мной на эту тему. Но ни за какие блага мира не пошла бы я против своих убеждений!

После приезда Генри и Дигби фортуна вроде бы повернулась к нам лицом. Выяснилось, что королевские драгоценности можно если не продать, то заложить: нашлись купцы, готовые дать нам под них крупную ссуду. Люди эти понимали, что если мы вовремя не выкупим драгоценностей, вернув долг с огромными процентами, то те, у кого окажутся эти сокровища, смогут вполне законно предъявить на них свои права.

Я никогда не относилась к людям, способным думать о последствиях своих поступков. В тот момент мне отчаянно нужны были деньги – и вот появилась возможность их получить. Оружие, солдаты, корабли… все это было для меня значительно важнее, чем драгоценности английских королей.

Кроме того, принц Оранский, публично заявивший, что не может помочь мне, в приватной беседе оказался не столь непреклонным. Он был очень горд своим родством с английским королевским домом и не хотел видеть, как Карл I теряет свой престол. По Северному морю незаметно заскользили корабли; добравшись до Англии, они тихо становились на якорь в устье Хамбера. Я с радостью поняла, что миссия моя наконец-то начала приносить свои плоды. Мне потребовалось больше времени, чем я рассчитывала, и все получилось не совсем так, как хотелось, но какое это имело значение, если мне все же удалось добиться успеха!

С какой радостью написала я об этом Карлу! Но какие бы новости ни сообщали мы друг другу, главное место в наших письмах занимали горячие признания в любви. Я с нежностью спрашивала мужа о том, как он себя чувствует, и умоляла его не беспокоиться обо мне. Мы делали общее дело! И он будет очень удивлен, узнав, сколь многого сумела я добиться. Не за горами то время, когда мы загоним этих отвратительных круглоголовых в темные норы. Пусть сидят там и трясутся от страха! И еще я писала мужу, как страстно хочется мне вернуться в Англию.

«В Голландии мне неуютно. Кажется, даже воздух здесь отличается от английского – того самого, который Вы так любите, ибо это воздух Вашей родины. Я же люблю его потому, что он дорог Вам. А здесь у меня болят глаза, и временами я не очень хорошо вижу. Думаю, это оттого, что я пролила слишком много слез, и теперь глазам моим нужен бальзам, которым могло бы стать созерцание Вашего лица. Смотреть на Вас – единственное удовольствие, которое осталось мне в этом мире. Ах, без Вас я не хотела бы задерживаться в нем ни на час».

  117