очень нудно 
150 
Я беспокоилась больше о Елизавете, чем о Генри. Она была старше и поэтому острее переживала несчастье, постигшее нашу семью. Время от времени я получала от нее весточки, а сама писала членам английского парламента, умоляя их отпустить мою дочь и маленького сына. Какой вред могли они причинить им? Но эти жестокие люди продолжали удерживать моих детей, и я по-прежнему тревожилась за них.
Между тем Карл высадился в Шотландии,[61] и я узнала, что ему обещали помощь. За нее предстояло заплатить дорогую цену: подписать с шотландцами договор, прекратить сношения с повстанцами в Ирландии и дать слово искоренить в стране католицизм, когда Карл вернет себе престол.
Услышав об этом, я пришла в ярость. Согласиться с последним требованием шотландцев значило предать собственную семью. Ведь и я, а теперь и моя маленькая Генриетта были католичками! Однако Генри Джермин напомнил мне, что мой отец сделался королем Франции благодаря тому, что, когда столица отказывалась покориться гугеноту, изрек свое знаменитое: «Париж стоит мессы».
Итак, Карл был в Шотландии, и перед нами вновь забрезжила надежда.
Но за этим последовал новый удар судьбы. Ах, если бы я могла быть вместе с моей дочерью, поговорить с ней, обнять ее… Что же это за люди, которые не щадят жизни маленьких детей?!
Моей Елизавете было всего пятнадцать. Каким несчастливым оказалось ее детство! Все наши беды начались, когда ей едва исполнилось семь лет. Милый мой ребенок, которого я почти и не видела, который рос вдали от меня…
Круглоголовые поручили ее с братом заботам графини Лейчестер, жившей в Пенхерсте. Я знала это место. Прекрасный замок на живописном холме, высившийся среди лесов и полей. Я хорошо помнила парадную залу этого замка с пятью высокими готическими окнами и отчетливо представляла себе, как мои дети сидят там за огромным дубовым столом. Парламент объявил, что королевских привилегий более не существует и что с Генри и Елизаветой следует обращаться так, как если бы они были детьми обычных дворян. Я была уверена, что оба моих ребенка отнеслись к этому спокойно – их гораздо больше огорчала разлука с семьей. До меня доходили слухи, что круглоголовые подозревают графиню Лейчестер в том, что она выказывает им больше уважения, чем следует, и даже посылали своих людей в Пенхерст, чтобы проверить, как исполняется их приказ. Боже, как я их ненавидела!
Вероятно, шпионы остались весьма недовольны увиденным и донесли, что детям воздаются королевские почести. Дорогая графиня Лейчестер! Она всегда нравилась мне, и я почувствовала огромное облегчение, узнав, что мои сын и дочь с нею, ибо слухи о готовившейся им участи наполняли меня ужасом. Меня бросало в дрожь при мысли о том, что Генри отдадут в учение к башмачнику, так как я понимала, что эти негодяи вполне способны так поступить. Поговаривали также, что их собираются отдать в школу для бедных под именами Бетси и Гарри Стюарт. Графиня же дала им в учителя наставника своих собственных детей, которого звали Ричард Лоуэлл. Однако бесстрашная благородная леди не могла слишком долго действовать наперекор парламенту. Я боялась, что детей отравят или же они просто исчезнут, как много лет назад исчезли два принца, томившиеся в лондонском Тауэре.
Высадка Карла в Шотландии, должно быть, напугала круглоголовых, и, дабы предотвратить попытку спасти детей, они перевели их в замок Кэрисбрук. Представляю себе, что чувствовали мои сын и дочь, оказавшись в той же тюрьме, где провел несколько последних дней своей жизни их отец!
Через неделю после переезда в Кэрисбрук Генри с Елизаветой играли на дворе в мяч. Начался сильный дождь, и оба промокли до нитки. На следующее утро Елизавета не на шутку разболелась и слегла.
Думаю, недуг ее усугубляли душевные терзания, которые стали острее в стенах этого замка. Ведь она так любила отца! Должно быть, бедная девочка целыми днями думала о том, как сложится ее судьба в руках его убийц.
Если бы только сэр Теодор Майерн был рядом с ней! Но круглоголовые отставили нашего придворного медика от должности, и нечего было надеяться, что они позволят вызвать знаменитого доктора к королевской дочери. Ему уже перевалило за восемьдесят, но он был по-прежнему бодр и, полагаю, сумел бы спасти бедняжку. Один из врачей, которым поручили заботиться о больной, обратился к Майерну за советом; тот прислал лекарство, но было уже слишком поздно.
Моя дорогая девочка знала, что умирает.
150 
