Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
128 
И вдруг, когда проходил последний монах, владелец замка испустил громкий вопль:
«Господи! Да это же Антония! Дочь!»
Антония — потому что и в самом деле это была она — стала бела, как лилия.
«Что ты здесь делаешь, дочка, да еще в монашеском одеянии?» — продолжал старик.
«Что делаю, батюшка? — проговорила Антония. — Я страстно полюбила дона Энгерранда».
«Сию же минуту вон из монастыря, несчастная!» — закричал разгневанный отец.
«Пока я жива, батюшка, я никуда отсюда не уйду», — спокойно ответила Антония.
И, не обращая внимания на протестующие крики владельца замка, она бросилась вслед за монахами в часовню и встала на свое обычное место. Настоятель на мгновение будто прирос к земле. Взбешенный отец ринулся было вслед за дочерью, но дон Энгерранд упросил его не осквернять своим гневом святой обители и дождаться окончания службы. Отец согласился и последовал за ним в часовню. Как раз в это время пели антифоны, и торжественные звуки органа были подобны гласу божьему. Дивно звучал голос послушника, но сколько горечи, сколько иронии, сколько гнева слышалось в нем! Это пела Антония, и сердца всех молящихся затрепетали. А когда она умолкла и раздались могучие, спокойные и величественные звуки органа, всем показалось, что неземным великолепием своей музыки он хочет заглушить горестный вопль жалкого певца земли. И, словно бросая вызов органу, еще неистовей, еще горестней, еще богопротивней зазвучал голос Антонии.
Молящиеся ожидали в смятении, чем кончится этот чудовищный поединок, это чередование богохульств и молений, это странное единоборство бога и сатаны. И вот в настороженной тишине по окончании одного из стихов грянула божественная музыка, подобная раскатам грома, и на смиренно склоненные головы обрушились потоки священного гнева. Орган грохотал, как трубный глас в день страшного суда. Одна Антония не опустила головы, она все еще пыталась бороться, но вместо пения у нее вырвался резкий, душераздирающий, надрывный крик отчаяния, похожий на хохот обезумевшего от горя человека; потом она упала на каменный пол, бледная и недвижимая. Когда же к ней подбежали и хотели поднять ее, то увидели, что она мертва…
— Господи Иисусе! — воскликнула госпожа Руперта.
— Бедная Антония! — наивно сказал Герман.
— Притворщица! — пробурчал Жак Обри. Остальные сидели молча. Даже самым недоверчивым из слушателей стало не по себе после страшного рассказа госпожи Перрины. Скоццоне смахнула слезинку, Паголо набожно перекрестился.
— Ну, а дон Энгерранд, — продолжала госпожа Перрина, — решил, что гнев божий поверг врага во прах, и возомнил себя навеки освобожденным от искушений. Но бедняга ошибся, ибо совсем позабыл о том, что давал приют девице, одержимой нечистой силой. И вот на следующую ночь не успел он задремать, как его разбудил звон цепей. Он открыл глаза и, невольно взглянув на дверь, увидел, что она отворилась сама собой и в комнату вошла женщина в белом одеянии послушницы. Привидение подошло к ложу дона Энгерранда, взяло его за руку и крикнуло: «Это я — Антония! Та самая Антония, которая любит тебя! Бог дал мне полную власть над тобой, ибо ты слишком много грешил если не делом, то в помыслах».
И привидение стало являться к нему неизменно ровно в полночь, неумолимое и верное своей любви, так что в конце концов дон Энгерранд не выдержал и отправился поклониться гробу господню, где, по милости божией, и умер, коленопреклоненный, во время молитвы.
Но Антония и тут не угомонилась. По правде сказать, очень немногие монахи оказались менее грешными, чем их злосчастный настоятель. Вот привидение и повадилось ходить ко всем по очереди, пугая их по ночам своим страшным голосом: «Это я — Антония! Та самая Антония, которая любит тебя!»
За что и прозвали призрак угрюмым монахом.
И если когда-нибудь вечером на улице вы увидите, что за вами идет некто в сером или белом капюшоне, бегите скорее домой, потому что это и есть угрюмый монах, который ищет новую жертву!
Когда сломали монастырь и построили вместо него замок, все были уверены, что угрюмый монах исчезнет. Не тут-то было: видно, уж очень полюбилось ему это место, и время от времени он все еще появляется. Вот и теперь — спаси нас господь и помилуй! — эта несчастная, неприкаянная душа снова бродит по замку… Да хранит нас бог от ее сатанинской злобы!
— Аминь! — сказала, крестясь, госпожа Руперта.
128 
