186 
— Что это, Бенвенуто? Неужели в несчастье вы стали льстецом?
— В несчастье? Нет, сударыня, речь не обо мне, но я всегда почитал за добродетель быть сторонником людей, впавших в немилость, и вот доказательство, сударыня!
С этими словами Челлини вынул из-под плаща заказанную герцогиней золотую лилию, которую он закончил только утром. У госпожи д'Этамп вырвался крик удивления и радости: никогда она еще не видела такой чудесной безделушки. И никогда цветы, растущие в волшебных садах Шехерезады, не восхищали так взора фей или пери.
— Ах! — воскликнула она и протянула руки к драгоценной лилии. — Действительно, вы обещали мне ее, но я не ожидала.
— Но почему, сударыня? Разве вы не верите моему слову? Вы меня просто обижаете!
— Ну, если бы ваше слово сулило мне месть, а не любезность, другое дело.
— А вы не допускаете мысли, что можно сочетать и то и другое? — спросил Бенвенуто, отдергивая руку с лилией.
— Я вас не понимаю, — отвечала герцогиня.
— Не находите ли вы, сударыня, что задаток, полученный за предательство интересов Франции, произведет превосходное впечатление? — продолжал Бенвенуто, показывая герцогине дрожащий в чашечке золотой лилии брильянт, который ей подарил Карл V.
— Вы говорите загадками, дорогой Челлини, но, к сожалению, мне некогда их разгадывать: скоро придет король.
— А я вам отвечу на это старой латинской пословицей: «Verba volant, scripta manent», то есть: «Слова летучи, письмена живучи».
— Ошибаетесь, милейший ювелир: письмена обратились в прах. Не трудитесь меня запугать, я не малое дитя. Давайте сюда лилию, она принадлежит мне по праву.
— Терпение, сударыня, я должен предупредить вас, что в моих руках лилия является чудесным талисманом, а в ваших она утратит всякую ценность. Работа моя более искусна, чем это кажется на первый взгляд. Ведь там, где толпа видит простую безделушку, у художников часто скрывается тайный замысел. Хотите, я покажу вам свой замысел, сударыня? Нет ничего проще. Вы нажимаете вот эту скрытую от глаз пружинку, пестик приоткрывается, и на дне чашечки мы видим не червя, какие встречаются порой в живых цветах и в испорченных сердцах человеческих, — нет, а нечто похожее и, может быть, худшее: бесчестие герцогини д'Этамп, запечатленное ее же рукой и за ее собственной подписью.
Говоря так, Бенвенуто нажал пружинку и вынул из сверкающего венчика лилии записку. Потом он не спеша развернул ее и показал побледневшей от ужаса и онемевшей от гнева герцогине.
— Вы не ожидали этого, не так ли, сударыня? — невозмутимо спросил Челлини, вновь складывая записку и пряча ее в лилию. — Но, если бы вы лучше знали мои привычки, вас это не удивило бы. Однажды я спрятал в статуе веревочную лестницу; в другой раз скрыл прелестную девушку; а на этот раз речь шла лишь о бумажке; разумеется, мне было нетрудно сделать для нее тайник.
— Но ведь я собственными руками уничтожила эту злосчастную записку! Она сгорела на моих глазах, я видела пламя, я прикасалась к ее пеплу!
— А прочли вы записку, прежде чем сжечь ее?
— Нет! Какое безумие — я не прочла ее!
— Зря, сударыня, иначе вы убедились бы, что письмо простой девушки, если его сжечь, дает не меньше пепла, чем письмо герцогини.
— Значит, этот подлец Асканио обманул меня?
— Замолчите, замолчите, сударыня! Не подозревайте это целомудренное, это чистое дитя! Впрочем, даже обманув вас, он лишь отплатил бы вам той же монетой. Но нет, Асканио не обманул вас; он не сделал бы этого даже ради собственного спасения, даже ради спасения Коломбы. Он сам был обманут.
— Кем?
— Юношей, тем самым школяром Жаком Обри, который ранил виконта де Марманя. Виконт, наверное, рассказывал вам об этом.
— В самом деле, — пробормотала герцогиня. — Мармань говорил, что какой-то Жак Обри пытался проникнуть к Асканио, чтобы взять у него письмо.
— И, узнав об этом, вы отправились к Асканио? Но школяр, как известно, народ проворный: Жак Обри опередил вас. Когда вы покинули дворец д'Этамп, он проскользнул в камеру своего друга, а когда туда вошли вы, он уже успел уйти.
— Но я никого не видела!
— Если бы вы, сударыня, получше пригляделись, то заметили бы в углу циновку, а приподняв ее, обнаружили бы подземный ход в соседнюю камеру.
— Но при чем тут Асканио?
— Когда вы вошли, он спал — не так ли?
186 
