— Она самая.
— Вы уверены?
— Я уверен, но доказать не могу. Есть только мотив и косвенные улики…
— Мотив ясен, — встряла я. — Ревность. Ведь Галич параллельно встречался и с ней, и с Леной?
— Как показывают факты, то да. Те же факты показывают, что Оксана устраивала разборки с соперницей и даже однажды пыталась ее побить…
— Эти факты вам птичка на хвосте принесла?
— Постпрашал горничных, она в курсе всех событий…
— Еще какие косвенные улики имеются?
— Оксану видели на винтовой лестнице за десять минут до смерти Елены.
— Все?
— Все.
— Мало, — резюмировала я.
— Было бы больше, давно бы арестовали, — досадливо пробормотал он. — Самое же главное доказательство ее вины — ее поведение во время допроса. Она страшно перепугалась, когда я начал с ней разговор о Елене. Побледнела, глазки спрятала… Потом начала врать по пустякам, путаться в показаниях, юлить и имитировать обморок… — Он пожал плечами. — Но такое доказательство я не могу предъявить суду.
— Расколоть не пытались? — очень живо поинтересовался истосковавшийся по ментовским будням Колюня.
— Пытались, но где там… Стоит на своем: ничего не знаю, ничего не ведаю, а с этой кикиморой болотной, в смысле Леной, Васенька мой вовсе и не встречался!
— А пальчики проверили?
— Знаешь, сколько их там? Десяток! Наши же горничные не сильно стараются, пыль вытирая. — Он аж побагровел от возмущения. — А Соловьевские отпечатки есть, да только толку от этого… Признается, что в номере была, но давно, причем ни одна, а с подружкой, подружка, тут как тут, подтвердила, что посещала люкс вместе с подозреваемой еще до того, как в него Елена въехала… — Он вытер пот с лица не очень свежим клетчатым платком. — Я, конечно, не настаиваю на том, что Соловьева столкнула Родину намеренно, может, это и вправду был несчастный случай. Сцепились, наверное, из-за этого племенного жеребца Галича, одна другую и столкнула… Могла бы и Соловьева пострадать, но пострадала Родина…
— Представляю, как этой Оксане обидно было, — задумчиво проговорила Сонька. — Соперница устранена, любимый в полном твоем распоряжении, да вот незадача — любимый-то пропал…
Юра кивнул, соглашаясь с Сонькой, потом еще раз обтер лицо своим задрипанным платком, пригладил волосы, подтянул штаны и провозгласил:
— Ну, мне пора!
— Уже? — почему-то расстроилась Сонька.
— Дела, сами понимаете… — Он довольно приветливо нам кивнул и, пожав Кольке руку, покинул помещение.
Мы остались в палате втроем.
— Сколько ей дадут? — спросила я у Колюни, как только Юра вышел.
— Трудно сказать…
— Двадцать, двадцать пять или больше?
— Я бы пожизненное дала, — встряла Сонька, быстро забывшая о том, что всего двадцать минут назад стояла за преступницу горой.
— Это вряд ли. — Колька наморщил свой безмятежный лоб. — Если бы я взялся ее защищать, дали бы не больше пятнадцати… Общего режима, а то и вовсе принудительного лечения… — Он как-то горько вздохнул и с сожалением протянул. — Жаль, что я не могу… Такой интересный случай…
Я двинула Кольке по кудрявому загривку.
— Эта чума чуть меня не угробила, а ты «жаль, что не могу…»!
— Вот и говорю, — залепетал он, — что не могу… Из-за моральных принципов… и этических тоже… — И опять тяжело вздохнул. — А какой случай!
— У меня, между прочим, шрам может на лице остаться! — продолжала бушевать я. — А ты-ы-ы!
— А что я?
— Предатель, вот ты кто! Пре-да-тель! Только о работе и думаешь! На жену тебе наплевать!
— Мне? Да если бы мне было наплевать, я бы не примчался за две тысячи километров…
— Ребята, — тоскливо заскулила Сонька. — Не ссорьтесь, а?
Но мы ее даже не слушали.
— Хочешь, я скажу, почему ты примчался? — сощурилась я. — Для очистки совести! Чтобы потом не корить себя за то, что в нужный момент тебя не было рядом…
— Ненормальная! — процедил он сквозь зубы.
— Сам ты ненормальный! — озлилась я. — Я тебя ненавижу!
Я хотела сказать еще что-то обидное, но тут Сонька схватила со стола графин с водой и молниеносно вылила его содержимое мне на башку.
— Полегчало? — хмуро спросила она, отставляя графин в сторону.
Отдающая хлоркой жидкость стекла по волосам на лицо, шею, ключицы и тут же залилась мне за воротник. Стало холодно и противно. Я всхлипнула.
— Как тебе не стыдно обижать слабую больную женщину? — захныкала я, утирая забинтованной рукой мокрое лицо.