49 
Дитер сглотнул, потом сказал:
— А через два года наш ребенок будет уже вовсю бегать.
Однако Левину было не до притяжательных местоимений. Он продолжал пить, лез ко мне обниматься, то уверяя, что это Рождество — самое прекрасное в его жизни, то, минут через пять, — что такого грустного Рождества у него отродясь не бывало.
Дитер не произнес больше ни слова, только пил. Я начала тревожиться не на шутку, они оба переставали мне нравиться. На улице пошел дождь, а не снег, о котором в рождественскую ночь все так мечтают. По радио пение детского хора перемежалось звоном колоколов.
— Наш ребенок будет обучаться музыке, — распинался Левин. — Фортепьяно. Элла, как ты думаешь, получится у нас музыкант? В конце концов, папа был органистом.
Я отшатнулась от Дитера, который цапнул с елки первый попавшийся шар и запустил его в стеклянную стену моего зимнего сада.
Левин замер, у меня выпал пряник изо рта.
А Дитер и не думал останавливаться. Один за другим он срывал с елки шары и запускал в стену: осколки с радостным звоном разлетались тысячью сверкающих брызг.
Я хотела было его остановить, но Левин схватил меня за руку.
— Сейчас нам лучше всего уйти, — шепнул он мне. — Он бывает невменяемым.
Мне тем более не захотелось оставлять Дитера в таком состоянии одного возле зажженной елки, но Левин силой затащил меня в спальню и замкнул дверь. Мало того, для надежности он еще и припер дверь шкафом, соорудив настоящую баррикаду. Я аж похолодела от страха.
— Он не посмеет, не посмеет, — шептала я.
Похоже, однако, Левин даже не задумывается, с какой это стати Дитер так разбушевался, зато я-то прекрасно все понимала. До нас доносились чудовищные проклятья, потом тяжелый удар, треск разбитого стекла и бесконечно долгий минорный звон осыпающихся осколков. Видимо, он расколошматил одно из стекол зимнего сада. Когда наконец на некоторое время установилась тишина, мы крадучись выбрались из своего укрытия. Дитера не было. Но зимний сад воистину был как после побоища.
— Надо немедленно перенести растения в тепло, — распорядилась я, — они погибнут при такой температуре.
Остаток рождественской ночи мы провели за перетаскиванием цветочных кадок и горшков, при этом Левин ни разу даже не задумался, полезно ли мне в моем состоянии таскать такие тяжести. Потом мы сгребли и вымели осколки, а Левин кое-как заделал дыру кусками картона и пластиковыми пакетами. От ветра и дождя мы худо-бедно отгородились, однако любому взломщику дорога была открыта. Но где найдешь стекольщика в ночь на 25 декабря? Мы плюнули на все и отправились спать. Левин уснул как убитый, а я от гнева и изнеможения даже плакать не могла, только всхлипывала без слез.
Забрезжило утро, а вместе с ним и в моем сознании забрезжила мысль, что я не так уж неповинна в случившемся. Никуда не денешься — пора выбирать ребенку отца. После буйства, которое учинил Дитер, я всерьез сомневалась, стоит ли оставлять его в числе соискателей, практически он сам себя вычеркнул. Но как он воспримет отказ? Даже вообразить страшно.
В это первое праздничное утро Тамерлан встретил меня укоризненным взглядом: в доме полный разгром, повсюду на дороге пальмы и фикусы, кадки и горшки. Поскольку поговорить больше было не с кем, я обратилась с речью к коту:
— Вот если бы ты был собакой, — так я ему сказала, — я бы взяла тебя сейчас на большую прогулку, а ты по ночам караулил бы дом, чтобы к нам не забрались воры. На наших мужчин все равно надежды никакой.
Они оба еще спали. Я выпила чаю, съела пару бутербродов, даже не испытав, вопреки ожиданиям, приступов тошноты. Потом оделась потеплее и села в машину. Отъехала несколько километров в сторону Оденвальда и в полном одиночестве пустилась в зимний пеший поход — проветрить мозги. Но даже и на свежую голову никаких судьбоносных решений я принять не смогла, только ругала на чем свет стоит Дитера, а Левина обзывала маменькиным сынком. «Важен лишь ты», — говорила я, обращаясь к своему ребенку.
Когда наконец, с румянцем на щеках, но не успев отморозить ноги, я вернулась домой, на столе меня ждала записка от Дитера: «В три часа придет стекольщик сделать замеры». Кроме того, он — не Левин же — успел вынуть из оконной рамы торчавшие в ней стеклянные клинки, а также убрать все осколки шаров в мусорный контейнер.
Только теперь соизволил подняться Левин.
49 
