4 
— Что скажете?
Черненькая шлюха плачет.
— Гадкий, гадкий дядька.
Она плачет. Долго держалась, но теперь она как все шлюхи.
— Что скажете, я красивый?
— Гадкий, гадкий дядька. Я хочу домой.
Пенис у него стоит. Командует. Он подходит к ним совсем близко, наклоняет пенис к их лицам.
— Красавец, а?
Не надо было дрочить. А сегодня утром он сделал это дважды. Его хватит лишь еще на два раза. Он онанирует перед ними. Шумно дышит, пинает светленькую, пухленькую, когда та на секунду отводит взгляд, и кончает на их лица, в их волосы, которые становятся липкими, когда они начинают трясти головой.
Они плачут. Шлюхи ревут взахлеб.
Он их раздевает. Кофточки приходится разрезать, руки-то у них привязаны к горячей трубе. Он думал, они постарше. А у них даже груди нет.
Он снимает с них все, кроме обуви. С обувью можно повременить. Еще рано. У светленькой, пухленькой шлюхи туфли розовые. Почти что лакированные. У черненькой шлюхи — белые гимнастические кеды. Как у теннисистов.
Он садится на корточки. Перед светленькой, пухленькой шлюхой. Целует ее розовые лакированные туфли, сверху, у пальцев. Облизывает их, от пальцев к пятке, к каблуку. Потом снимает. Нога у этой шлюхи красивая. Он поднимает ее, шлюха еще больше опрокидывается назад. Он лижет ей лодыжки, пальцы, долго сосет каждый. Искоса глядит на ее лицо, она тихо плачет, его одолевает резкое желание.
•
Она просыпается, когда приносят газету. Каждое утро. Бум! — газета падает на деревянный пол. Дверь за дверью. Она пробовала догнать его и остановить, но ни разу не успела, видела лишь его спину. Молодой парень, волосы собраны в хвост. Если сумеет догнать, она объяснит ему, как люди чувствуют себя по воскресеньям в пять часов утра.
Больше не уснуть. Она ворочается, ерзает, потеет, надо, надо заснуть, но не выходит, раньше с этим никогда проблем не было, но теперь сразу наваливаются мысли, шесть утра, а нервы уже на пределе, черт бы побрал этого разносчика газет с его хвостом.
«Дагенс нюхетер» по воскресеньям толстая, прямо как Библия. Она лежит, держит перед собой несколько страниц, выхватывает слова, тут и там, их слишком много, никак они не складываются в связный текст. Все эти интересные репортажи про интересных людей, которые она должна бы прочитать, но не может, аккуратно складывает стопкой, чтобы прочесть позже, но никогда не читает.
Она места себе не находит. Все эти часы. Газета, кофе, зубы, завтрак, постель, мытье посуды, снова зубы. Еще и половины восьмого нет, воскресное июньское утро, солнце пробивается сквозь жалюзи, но она отворачивает лицо, пока что не выносит свет, слишком много лета, слишком много людей, держащихся за руки, слишком много людей, спящих рядом с другими людьми, слишком много людей, смеющихся, играющих, любящих, она их не выносит, по крайней мере сейчас.
Она спускается в подвал. К своему отсеку. Там темно, сиротливо, неприбрано.
Она знает, работы там как минимум часа на два. Тогда будет хотя бы уже полдесятого.
Первым делом ей бросается в глаза взломанный висячий замок. В соседних отсеках то же самое, надо бы выяснить, кому они принадлежат, тридцать второй и тридцать четвертый, она уже семь лет в доме, а их хозяев никогда не видела. Теперь у них есть кое-что общее — взломанные замки. Теперь есть повод поговорить.
Кроме того, велосипед. Точнее, его отсутствие. Дорогой черный велосипед Юнатана, с пятью скоростями. Который ей велено продать, минимум за пять сотен. Теперь придется звонить ему, домой, его отцу, лучше сказать сейчас, тогда он успеет успокоиться к своему возвращению.
Впоследствии она никак не могла понять, почему не увидела сразу. Что могла думать о том, кому принадлежат тридцать второй и тридцать четвертый отсеки, что могла думать о черном горном велосипеде Юнатана. Она будто не хотела видеть, не могла видеть. Когда полиция допрашивала ее, она истерически засмеялась, услышав вопрос, что она первым делом увидела, когда открыла свой отсек. Первое важное впечатление. Смеялась она долго, пока не закашлялась, смеялась и сквозь слезы объясняла, что думала тогда только об одном: как Юнатан расстроится из-за пропажи своего черного велосипеда и что теперь он не сможет купить компьютерную игру, которую она ему обещала, рассчитывая выручить за велосипед как минимум пять сотен.
Она ведь никогда прежде не видела смерть, никогда еще на нее не смотрели неподвижно, не дыша.
4 
