50 
— Эх ты, вшивый франт в страусовых перьях, — сказал я ему по-английски. — Манамуки! Манамуки! Манамуки!
— Манамуки, — подтвердил М'Кола, кивнув головой.
Я достал словарь, но, не найдя там нужных слов, знаками объяснил М'Кола, что мы вернемся на дорогу кружным путем и поглядим, нет ли других следов. Мы долго бродили под дождем, вымокли до нитки, но ничего не нашли и вернулись к машине; так как дождь стал утихать, а дорогу не развезло, решено было ехать дальше, пока не стемнеет. Облака клубились по склонам холмов, с деревьев капала вода; мы тщетно вглядывались в даль, но антилоп не было нигде — ни на открытых полянах, ни в зарослях кустарника, ни на зеленых склонах. Наконец стемнело, и мы вернулись в лагерь. Мой спрингфилд был весь мокрый, и когда мы вылезли из машины, я велел М'Кола хорошенько вычистить и смазать его. М'Кола кивнул, и я, войдя в палатку, где горел фонарь, снял с себя все, вымылся в брезентовой ванне и вышел к костру в халате, надетом поверх пижамы, освеженный и довольный.
Мама и Старик уже сидели у огня. Мама встала, чтобы налить мне виски с содовой.
— М'Кола все нам рассказал… — начал Старик, не двигаясь с места.
— Да, здоровенная была самка, — отозвался я. — Я чуть не уложил ее. Как по-вашему, куда ехать завтра утром?
— Пожалуй, на солонец. Наши дозорные просматривают оба холма. Помните того старого деда из деревни? Он как одержимый ищет куду где-то за холмами. Он и еще второй, вандеробо. Они ушли три дня назад.
— Почему бы нам не попытать счастья на том солонце, где повезло Карлу? Авось и для меня выдастся счастливый день.
— Конечно.
— Беда только, что день этот последний, потом солонец могут затопить дожди. Когда мокро, соли не остается и в помине. Одна грязь.
— В том-то и дело.
— Мне бы только увидеть куду.
— А когда увидите, не забудьте: нужно выждать, пока он подойдет поближе. Выждать и стрелять наверняка.
— Об этом-то я не беспокоюсь.
— Поговорим о чем-нибудь другом, — сказала Мама. — Этот разговор действует мне на нервы.
— Жаль, что этот малый, Кожаные Штаны, не с нами, — заметил Старик. — Черт возьми, вот кто умеет поговорить. При нем и у вашего муженька язык развязывался. Разыграйте-ка снова ту комедию про современных писателей.
— Подите к черту.
— Почему у нас нет никакой интеллектуальной жизни? — сказала Мама. — Почему вы, мужчины, никогда не поговорите о мировых проблемах? Почему я ничего не знаю о том, что творится на свете?
— На свете черт знает что творится, — сказал Старик.
— Ужас, да и только.
— Что происходит в Америке?
— Почем мне знать! Какие-то торжества АМХ.[15] Мошенники с сияющими глазами транжирят деньги, и кому-то придется потом расплачиваться. У нас в городе все побросали работу и живут на пособие. Рыбаки сделались плотниками. Как в Библии, только не совсем.
— А как дела в Турции?
— Кошмар. Они поснимали с голов фески. Повесили множество людей. Но Исмет покамест целехонек.
— А во Франции вы были в последнее время?
— Мне там не понравилось. Тоскливо, как в преисподней. Не так давно там произошла прескверная заваруха.
— Да, черт возьми, — сказал Старик, — это факт, если только можно верить газетам.
— Уж если они затевают скандал, то по всей форме. Будьте спокойны, у них есть традиции.
— А были вы в Испании во время революции?
— Нет, я опоздал. Потом мы ожидали еще двух, но они так и не начались. А потом одну прозевали.
— А на Кубе вы революцию видели?
— С самого начала.
— Ну и как?
— Великолепно. А потом — отвратительно. Вы не поверите, до чего отвратительно.
— Перестаньте, — сказала Мама. — Все это я и сама знаю. Когда в Гаване началась стрельба, я спряталась за мраморным столиком. Они мчались на машинах и палили во все стороны. Я прихватила с собой рюмку виски и была очень горда тем, что не забыла про нее и не расплескала ни капли. Дети сказали: «Мама, можно нам выйти вечером поглядеть, как стреляют?» Революция до того их взбудоражила, что нам пришлось прекратить всякие разговоры на эту тему. Бэмби так жаждал крови мистера М., что по ночам его душили кошмары.
— Поразительно, — сказал Старик.
— Не смейтесь надо мной. Я не хочу больше слышать о революциях. Все, что мы видим и слышим вокруг, — это сплошные революции. Они у меня как кость в горле.
50 
