113 
О том, куда запропастился Свен, он понятия не имел. И от Огестама не было ни слуху ни духу.
Он увеличил громкость, уже снова вечер, а он не понимал, как это возможно: солнце нагрело комнату и большую часть дня светило прямо в окно, так что он нещадно потел, когда двигался в такт шестидесятым.
- Я скучаю по тебе, Бенгт.
- Ты наплевал на нас.
- Понимаешь ты это?!
- Лена ничего не знает.
- Ничегошеньки не знает.
- У тебя была жена.
- У тебя были дети.
- У тебя все это было!
Подошел к магнитофону, выключил его и вынул кассету.
Оглянулся по сторонам.
Только не ночью.
Только не здесь.
Он вышел из кабинета в пустой коридор. Открыл дверь на улицу и вдохнул свежий воздух. Вышел к парковке, к машине, которая стояла, как обычно, открытая.
Он просто проедется. Как давно он не позволял себе этого – просто проехаться.
На часах половина седьмого, и ей предстояло раздвинуть ноги в последний раз за сегодняшний день.
Все закончилось быстро, к тому же он не бил ее и не плевал. Он только вошел в нее сзади, потребовав, чтобы она шептала при этом, что хочет его. Было почти не больно.
Она долго стояла в душе, хотя с утра успела вымыться несколько раз. Именно тут, под струей воды, она больше всего плакала.
Дмитрий сказал, чтобы к семи часам она, приодетая и довольная, сидела у себя на кровати. Потому что к ним заглянет женщина, ее звали Илона, та самая, что встретила их у причала и проводила в квартиру. Так вот, она придет сюда, чтобы убедиться, что у них все нормально. Дмитрий напомнил, что они по-прежнему – на треть собственность этой женщины и очень важно, чтобы ей все понравилось. Хотя бы до следующего месяца.
Она пришла вовремя. До семи на кухонных часах оставалось всего тридцать секунд. Одета так же, как в порту, – в тренировочном костюме и с капюшоном на голове. Войдя в квартиру, она даже не подумала снять капюшон.
Дмитрий поздоровался, предложил ей выпить, на что она только покачала головой. Сказала, что у нее мало времени. Она просто хотела проверить свою собственность.
Когда женщина заглянула в комнату, она уже сидела на кровати и улыбалась, как приказал ей Дмитрий. Женщина спросила, скольких мужчин она обслужила сегодня, и она ответила, что двенадцать. Женщина осталась довольна и даже сказала, что это совсем не плохо для такой молодой прибалтийской сучки.
Потом она лежала и плакала. Она знала, что сейчас войдет Дмитрий и побьет ее, плакать он им больше не разрешал, но она просто не могла остановиться. Она думала об этой женщине, о мужчинах, которые входили в нее, о том, что Дмитрий велел собираться, потому что, как он сказал, им надо срочно переехать на другую квартиру, в Копенгаген. Все, чего ей хотелось, – это умереть.
Почти два часа он бесцельно катался по городу. Сначала в центре, по самым людным улицам, где на красный свет дорогу переходили целые толпы, а какие-то идиоты непрерывно гудели. Потом через Шлюзы, по Хорнсгатан, на Кольцевую и оттуда на Готскую улицу, а там и в Сёдермальм, которому положено выглядеть чертовски богемно, а на самом деле он ничем не отличается от любого пригорода. Дальше – мимо фасадов безлюдного Остермальма,[25] огромного круглого здания телецентра в Йэрде, затем вниз к гавани Вэрта, откуда огромные паромы отплывают бороздить воды Балтики. Он зевнул. Шоссе Вальгаллы тоже осталось позади, машина неслась к заставе Рослаг и неизменным табличкам «пути объезда».
Столько людей.
Столько людей вокруг, и все едут по своим делам.
Эверт Гренс обгонял их, сам не зная, куда направляется.
Он устал. Еще чуть-чуть.
Он двигался к площади Святого Эрика. Машин там не было, вместе с вечером в городе наступал покой. Несколько улочек в оба конца. У дома Боннье он повернул налево и попал на улицу Атлас. Вниз, потом налево, и вот он уже припарковался у подъезда, удивляясь про себя: ведь всего неделя прошла с тех пор, как он попал сюда впервые.
Он выключил двигатель.
Было тихо, как бывает в большом городе, когда уходит день. Все эти окна, квартиры, пышные шторы и огромные цветочные горшки… Там тоже жили они. Люди.
Он сидел в машине перед входом в подъезд. Прошло несколько минут. Может, десять. Может, шестьдесят.
Вся спина у нее была исполосована кнутом. Она лежала на полуголая, без чувств. А рядом Алена Слюсарева кричала на человека в блестящем костюме, которого она называла Дима Шмаровоз.
113 
