281 
Она отломила ветку и воткнула ее в землю, потом вытерла залитые слезами глаза, поклонилась д’Артаньяну и удалилась. Капитан посмотрел вслед уезжающим всадникам и каретам и, скрестив на груди руки, тяжело дыша, произнес:
— Когда же придет моя очередь отправиться в дальнее странствие? Что остается человеку после молодости, после любви, после славы, дружбы, силы, богатства?.. Остается скала, под которою спит Портос, а он обладал всем тем, что я перечислил; и дерн, под которым покоятся Атос и Рауль, которые владели сверх того и многим другим.
На мгновение он поник, взгляд его затуманился; он предавался раздумью; затем, выпрямившись, он обратился к себе самому:
— Все же пока надо шагать вперед и вперед. Когда придет время, бог мне скажет об этом, как говорит всем другим.
Концами пальцев он коснулся земли, уже влажной от вечерней росы, перекрестился и один, навеки один, направился по дороге в Париж.
Эпилог
Четыре года спустя после только что описанной нами сцены два всадника проехали ранним утром через Блуа и распорядились об устройстве соколиной охоты.
Король пожелал поохотиться на этой пересеченной холмами равнине, которую надвое перерезает Луара и которая соприкасается с одной стороны с Менгом, а с другой — с Амбуазом.
Это были начальник королевской псовой охоты и королевский сокольничий, личности весьма уважаемые во времена Людовика XIII, но при его преемнике остававшиеся в некотором пренебрежении.
Два всадника, осмотрев местность и обсудив необходимые подробности предстоящей охоты, возвращались обратно в Блуа и заметили небольшие отряды солдат; сержанты расставляли их на некотором расстоянии друг от друга возле мест, где предполагалось устроить облаву. Это были королевские мушкетеры.
За ними на хорошем коне ехал их капитан, которого можно было отличить по золотому шитью на мундире. У него были белые волосы и седеющая бородка. Он немного сутулился, но легко управлял конем и осматривал, все ли в порядке.
— Господин д’Артаньян не старится, — сказал начальник псовой охоты своему коллеге, сокольничему, — он на десять лет старше нас, а верхом на коне кажется совсем молодым.
— Это верно, — отвечал королевский сокольничий, — вот уж двадцать лет он все тот же.
Офицер ошибался: за эти четыре года д’Артаньян состарился на добрых двенадцать лет. Возраст безжалостными когтями отметил уголки его глаз, лоб его лишился волос, а руки, прежде жилистые и смуглые, стали белеть, как если бы кровь в них начала уже стынуть.
Д’Артаньян подъехал к двум офицерам и поздоровался с ними с оттенком снисходительной ласковости, который отличает вышестоящих в их общении с низшими. В ответ на свою любезность он получил два исполненных глубокой почтительности поклона.
— Ах, какая удача, что мы встретились с вами, господин д’Артаньян! — воскликнул сокольничий.
— Скорее мне бы подобали такие слова, господа, так как в ваши дни король чаще беспокоит своих мушкетеров, нежели птиц.
— Да, не то что в доброе старое время, — вздохнул королевский сокольничий. — Помните ли, господин д’Артаньян, как покойный король охотился на сорок в виноградниках за Божанси… Ах, черт возьми! Вы не были тогда капитаном мушкетеров, господин д’Артаньян!
— И вы состояли капралом по птичьей части, — шутливо заметил д’Артаньян. — Все равно это было хорошее время, так как молодость — это и есть хорошее время… Не правда ли, господин начальник псовой охоты?!
— Вы оказываете мне слишком большую честь, господин граф, — поклонился последний.
Д’Артаньяна нисколько не поразил графский титул: он стал графом четыре года назад.
— Вы не устали от долгой дороги, только что проделанной вами, господин капитан? — продолжал королевский сокольничий. — Отсюда до Пиньероля, кажется, что-то около двухсот лье.
— Двести шестьдесят туда и столько же, сударь, обратно, — невозмутимо произнес д’Артаньян.
— А как он поживаете?
— Кто? — спросил д’Артаньян.
— Наш бедный господин Фуке, — шепотом проговорил королевский сокольничий.
Начальник псовой охоты из осторожности отъехал в сторону.
— Неважно, — отвечал д’Артаньян, — бедняга всерьез огорчен, он не понимает, как это тюрьма может быть милостью. Он говорит, что парламент, отправив его в изгнание, тем самым вынес ему оправдательный приговор и что изгнание — это свобода. Он не представляет себе, что там поклялись расправиться с ним и что за спасение его жизни из цепких когтей парламента надо благодарить бога.
281 
