231 
— Ты страдаешь, мой друг? — спросил Рауль.
— Жестоко.
— День был утомительным, правда, — продолжал молодой человек, глядя на де Гиша.
— Да, и сон меня освежит.
— Хочешь, чтобы я ушел?
— Нет, мне нужно поговорить с тобой.
— Но прежде я должен кое о чем спросить тебя, де Гиш.
— Пожалуйста.
— Будь, однако, откровенен.
— Как всегда.
— Ты знаешь, почему Бекингэм был в бешенстве?
— Подозреваю.
— Он любит принцессу, думаешь ты?
— По крайней мере это можно предположить, глядя на него.
— И тем не менее это не так.
— О, на этот раз ты ошибаешься, Рауль. Я прочитал страдание в его глазах, в его жестах, во всем, что я видел, начиная с сегодняшнего утра.
— Ты поэт, мой дорогой, и видишь во всем поэзию.
— Главное, я вижу любовь.
— Там, где ее нет.
— Там, где она есть.
— Полно, де Гиш, ты ошибаешься.
— О нет, я совершенно уверен! — вскричал де Гиш.
— Скажи мне, граф, — спросил Рауль, пристально глядя на друга, — чем вызвана твоя исключительная проницательность?
— Я думаю, — не вполне уверенно произнес де Гиш, — самолюбием.
— Самолюбием? Так ли это, де Гиш?
— Что ты хочешь сказать?
— Я хочу сказать, мой друг, что обычно ты не так печален, как сегодня вечером.
— Виной тому усталость.
— Усталость?
— Да.
— Послушай, друг мой, мы вместе бывали в походах. По восемнадцать часов мы не слезали с коней; они падали от усталости и голода, мы только смеялись. Ты печален не от усталости, граф.
— Значит, от досады.
— От какой досады?
— Вызванной сегодняшним вечером.
— Безумием лорда Бекингэма?
— Конечно. Разве не обидно для нас, французов, представителей нашего короля, видеть, как англичанин ухаживает за нашей будущей герцогиней, второй дамой королевства?
— Ты прав, но мне кажется, что лорд Бекингэм не опасен.
— Да, но он несносен. Приехав сюда, он чуть было не нарушил наших отношений с англичанами. Без тебя, без твоей изумительной осторожности и твердости мы обнажили бы шпаги посреди города.
— Ты видел, он переменился.
— Да, конечно, и это изумляет меня; что ты ему сказал? Ты говоришь, что страсть не уступает с такой легкостью; значит, он не влюблен в нее?
Де Гиш произнес эти слова с таким выражением, что Рауль поднял голову.
Благородное лицо молодого человека выражало нескрываемое неудовольствие.
— Повторяю тебе, граф, то, что я сказал ему. Слушай: «Герцог, вы смотрите с оскорбительным вожделением на сестру своего короля; она не ваша невеста и не может быть вашей возлюбленной. Вы оскорбляете нас, приехавших встретить молодую девушку, чтобы проводить ее к будущему супругу».
— Ты это сказал ему? — краснея, спросил Де Гиш.
— В точно таких выражениях; я даже пошел дальше.
Де Гиш вздохнул.
— Я сказал ему: «Какими глазами посмотрите вы на нас, если заметите в нашей среде человека, достаточно безумного или достаточно несчастного, чтобы испытывать что-нибудь, кроме самого чистого уважения, к принцессе, будущей супруге нашего господина?..»
Эти слова так явно относились к де Гишу, что граф побледнел, задрожал и машинально протянул руку Раулю, закрыв другою глаза и лоб.
— «Но, — продолжал Рауль, не останавливаясь при виде этого движения друга, — слава богу, французы, которых называют легкомысленными, нескромными, беспечными, умеют слушаться голоса разума и нравственности в вопросах чести. И, — прибавил я, — знайте, герцог, мы, французские дворяне, служа своим королям, приносим в жертву не только жизнь и богатство, но и наши страсти. Когда же демон подсказывает нам дурную мысль, которая воспламеняет сердце, мы тушим это пламя, хотя бы залив его собственной кровью. Таким образом, мы сразу спасаем честь своей родины, своего повелителя и нашу собственную. Вот, милорд, как поступаем мы. Так должен поступать каждый мужественный человек». Вот, мой дорогой де Гиш, — продолжал Рауль, — что я сказал герцогу Бекингэму, и он признал справедливость моих слов.
Де Гиш, до сих пор слушавший Рауля склонив голову, выпрямился. Он схватил руку Рауля. Его щеки, прежде мертвенно-бледные, теперь пылали.
— Ты хорошо говорил, — сказал он сдавленным голосом. — Ты славный друг, Рауль; благодарю тебя. Но теперь, умоляю, оставь меня одного.
231 
