Отдав в первые минуты дань невольному, непреодолимому волнению, королева весело улыбнулась.
— Как вы нашли Францию, герцог? — спросила она по-французски.
— Это прекрасная страна, ваше величество, — поклонился он.
— Вы бывали в ней раньше?
— Да, один раз, ваше величество.
— Но, конечно, как всякий добрый англичанин, вы предпочитаете Англию?
— Я больше люблю мою родину, чем родину французов, — ответил герцог. — Однако если ваше величество спросит меня, где мне больше нравится жить, в Лондоне или Париже, я отвечу: в Париже.
Анна Австрийская отметила пылкость, с которой были произнесены эти слова.
— Мне говорили, милорд, что у вас есть прекрасные имения, роскошный старинный дворец?
— Да, дворец моего отца, — подтвердил Бекингэм, опуская глаза.
— Это не только богатство, но и дорогие воспоминания, — вздохнула королева, невольно обратившись мыслью к прошлому, с которым люди расстаются так неохотно.
— В самом деле, — согласился герцог грустно, под влиянием такого вступления. — Прошлое, как и будущее, будит мечты у людей, способных чувствовать.
— Правда, — тихо сказала королева. — Из этого следует, — прибавила она, — что вы, герцог, человек глубоко чувствующий… скоро уедете из Франции, вернетесь в свои владения, к своим реликвиям.
Бекингэм поднял голову.
— Я этого не думаю, ваше величество, — проговорил он.
— Как?
— Напротив, я собираюсь покинуть Англию и переселиться во Францию.
Теперь пришла очередь Анны Австрийской выразить изумление.
— Как? — сказала она. — Значит, вы в немилости у нового короля?
— Нет, ваше величество, король оказывает мне безграничную благосклонность.
— Значит, у вас есть какая-нибудь тайная причина, которая руководит вами?
— Нет, ваше величество, — с живостью ответил Бекингэм. — В моем решении нет ничего тайного. Мне нравится жизнь во Франции; мне нравится двор, где во всем чувствуются вкус и любезность; наконец, я люблю, ваше величество, искренний характер ваших наслаждений, несвойственный моей нации.
Анна Австрийская улыбнулась тонкой улыбкой.
— Искренние наслаждения! — воскликнула она. — Хорошо ли вы подумали, герцог, об этой искренности?
Бекингэм что-то пробормотал.
— Не может быть такого искреннего наслаждения, — продолжала королева, — которое могло бы воспрепятствовать человеку вашего положения…
— Ваше величество, — прервал ее герцог, — мне кажется, вы очень настаиваете на этом.
— Вы находите, герцог?
— Простите, ваше величество, но вы уже второй раз подчеркиваете привлекательность моей родной Англии, умаляя очарование Франции.
Анна Австрийская подошла к молодому человеку и, положив свою руку на его плечо, вздрогнувшее от этого прикосновения, сказала:
— Поверьте, герцог, ничто не сравнится с жизнью на родине. Мне часто случалось вспоминать об Испании. Я прожила долгую жизнь, милорд, очень долгую для женщины, но, сознаюсь, не проходило ни одного года без того, чтобы я не пожалела об Испании.
— Ни одного года, ваше величество? — холодно произнес молодой герцог. — Ни одного года из тех лет, когда вы были королевой красоты, какою остались и сейчас?
— О, не надо лести, герцог, я могла бы быть вашей матерью.
Она вложила в эти слова такую нежность, которая проникла в сердце Бекингэма.
— Да, — продолжила она, — я могла бы быть вашей матерью и потому даю вам добрый совет.
— Совет вернуться в Лондон? — вскричал он.
— Да, милорд.
Герцог испуганно сжал руки, что не могло не произвести впечатления на женщину, которую дорогие ей воспоминания расположили к чувствительности.
— Так надо, — прибавила королева.
— Как? — воскликнул он. — Мне серьезно говорят, что я должен уехать, что я должен отправиться в изгнание?..
— Вы сказали — отправиться в изгнание? Ах, герцог, можно подумать, что ваша родина Франция!
— Ваше величество, родина любящих — страна тех, кого они любят.
— Ни слова больше, милорд, — остановила его королева. — Вы забываете, с кем говорите!
Бекингэм опустился на колени:
— Ваше величество, вы источник ума, доброты, милосердия. Вы первая не только в этом королевстве и не только по вашему положению, вы первая во всем свете благодаря вашим высоким достоинствам. Я ничего не говорил. Разве я сказал что-нибудь, что заслуживало бы такого сурового ответа? Разве я выдал себя?