очень нудно 
56 
— Обратите внимание, ваше превосходительство, — заговорил после паузы Буалорье, — что, если верить докладам моих шпионов, госпожа де ла Бастьер, родственница мадемуазель, ничуть не беспокоится по поводу ее исчезновения. Из этого я делаю вывод, что ей небезызвестно, где прячется девушка.
— Может быть, вы и правы.
— А монсеньер не пытался получить сведения от нее?
— Пытался, но безуспешно. Из ее старой служанки нельзя вытянуть ничего. Так уж бывает, — продолжал он с принужденной улыбкой, — что если во всем мире существует одна неподкупная служанка, то по удивительному везению она должна попасться именно на нашем пути.
Воцарившееся молчание вновь нарушил Буалорье.
— Возможно, мадемуазель дю Трамбле возвратилась домой?
— В Анжу? Я написал туда, и сегодня утром пришел ответ, что ее там не видели.
— Тогда нам придется бросить карты — выигрышной среди них нет.
— Почему же? — быстро возразил герцог. — Она просто исчезла, но мы еще в состоянии найти ее или заменить другой. В то же время не буду скрывать, что эта потеря привела меня в замешательство. Черт бы побрал этого молокососа!
— Какого молокососа, монсеньер? — спросил Буалорье.
— О, сельского Амадиса,[45] который оказался на сцене как раз в нужный момент, чтобы вырвать добычу из лап наших наемников. На днях нам придется свести с ним счеты. — Сжав руку своего спутника, он продолжал, причем лицо его неожиданно приобрело мечтательное выражение: — Должен сказать вам, дорогой Буалорье, что испытываю к этому молодому человеку какую-то таинственную необъяснимую симпатию. Когда я впервые увидел его, то ощутил озноб, который, как говорят суеверные, бывает, если наступишь на могилу. В сомюрской гостинице он произвел на меня очень хорошее впечатление. Его внешность и манеры напомнили мне дорогого старого друга, чью потерю я горько оплакивал. Я бы с удовольствием помог ему, но этот выскочка встал на моем пути и расстраивает намеченные планы. Ну, что ж, тем хуже для него! Еще никогда человек, ставший мне поперек дороги, не оставался безнаказанным. Я сокрушаю препятствия, уничтожаю противников и убиваю врагов!
— Но разве этот юноша также не исчез?
— Да, и это доказывает, что парочка сбежала вместе. Но я найду их и…
Угрожающий жест дополнил неоконченную фразу.
— Но что там происходит? — продолжал Арамис, изменив тон. — Почему все столпились в одном месте — разве вышел король?
На террасе и по соседству началась суета.
— Монсеньер, это маркиза де Монтеспан.
— А, тогда понятно. Королева Мария-Терезия сидит одна в своих покоях, а раззолоченная толпа увивается вокруг фаворитки. Его величество вместе с ней?
— Нет, ваша светлость, рядом с ней две дамы — вдова Скаррон и… и…
— Наверное, одна из ее сестер?
— Нет, этого не может быть! Очевидно, у меня обман зрения!..
— В чем дело? — осведомился Аламеда.
Дворянин ответил не сразу. Не отрывая взгляд от компаньонки маркизы, он наконец пробормотал:
— И все же походка, черты лица… Монсеньер, это та девушка, которая ускользнула от всех наших поисков, словно скрывшись в недрах земли, — мадемуазель дю Трамбле!
— Мадемуазель дю Трамбле?! — воскликнул испанский герцог.
— Она самая. Взгляните туда, в сторону фонтана.
Защитив ладонью глаза от солнечного света, Аламеда устремил пристальный взгляд в указанном направлении.
— Вы не ошиблись — это она, — наконец произнес он. — Поистине, верно говорят, что правда бывает причудливее вымысла. — Потирая застывшие от напряжения руки, он усмехнулся. — Кто сказал, что мы должны бросить карты? Наши карты выиграют, несмотря на то, что главный козырь сейчас в руках противника. Буалорье, на сей раз игра наша!
Мадемуазель дю Трамбле шла рядом с маркизой де Монтеспан, по другую сторону которой шагала вдова Скаррон. Фаворитка носила шелковое одеяние небесно-голубого оттенка, на гувернантке было платье цвета опавшей листвы, в то время как Аврора, следуя внушению вдовы Скаррон, желавшей своим унылым нарядом подчеркнуть блеск и яркость туалета девушки, была облачена в шелк, переливающийся розовым и перламутровым оттенками и украшенный венецианскими кружевами и светло-зелеными бантами. Впрочем, в отличие от большинства придворных дам, Аврора приковывала к себе взгляды не столько изысканностью наряда, сколько удивительным очарованием, в которое вносили своеобразный вклад меланхолия и равнодушие, читавшиеся на ее юном лице, словно в открытой книге. Девушка рассматривала блестящих придворных не только без смущения, но и без любопытства. Скучная, неподвижная маска скрывала тоску и печаль. Каждый интересовался, кто такая таинственная незнакомка, затмившая своей красотой окружавший ее самый блистательный двор во всем христианском мире.
56 
