очень нудно 
56 
Он покачал головой.
Дэнни явно что-то скрывал, понял я, но мне тут же пришло в голову, что и я был не до конца с ним откровенен.
Мы с Дэнни задумчиво смотрели друг на друга, ожидая, пока в голове у каждого созреет очередной вопрос. Я почувствовал в глубине своего существа вибрацию, новые тики рвались наружу, набирая силу. А может, я наконец-то вновь почувствовал голод.
Лумис вернулся в приемную.
– Ну и видок у вас, парни, скажу я вам! Что за день, а?
Мы оба посмотрели на него.
– Вот что, ребята, думаю, мы задолжали Фрэнку минуту молчания, не так ли?
Мне захотелось сказать ему, что он только что эту самую минуту молчания нарушил, но, подумав, я решил промолчать.
– Вам ведь есть что вспомнить? Склоните же головы, вы, индюки. Этот парень был вам как отец родной. И не стоит заканчивать день спорами и громкими криками. Не забывайтесь.
В чем-то Лумис был прав: нам с Дэнни не стоило забываться и позволять ему так вести себя. Но мы молчали. Увидев, что Лумис и Дэнни закрыли глаза, я тоже опустил веки. Нас было всего трое, на этой импровизированной церемонии мы представляли все наше агентство: Дэнни выступал за себя и за Тони, я – за себя, а Лумис, надо думать, за Гилберта. Я даже слегка растрогался.
А потом Лумис все испортил: он громко и отчетливо пукнул, безуспешно попытавшись заглушить этот звук кашлем.
– Ну хорошо, – вдруг бросил он. – Как насчет того, чтобы отвезти меня домой, Лайонел?
– Иди пешком, – отозвался я.
Полицейский-мусорщик не стал спорить, а покорно кивнул головой и поплелся к дверям.
Дэнни вызвался посидеть у телефона «Л amp;Л». Мой приятель заметил, что у него уже закипел кофе, а я смекнул, что ему хочется остаться в офисе, причем в одиночестве. Меня это вполне устраивало. Мы обменялись несколькими прощальными фразами, и я пошел к себе.
Наверху я зажег свечу и установил ее в центре стола рядом с пейджером и часами Минны. Дурацкая просьба Лумиса соблюсти ритуал преследовала меня. Мне необходимо было отдать должное и своим собственным ритуалам. Но в данный момент я был слишком голоден. Вылив виски, в котором растаял лед, я налил себе новую порцию и поставил стакан на стол. Потом развернул сэндвич от Зеода. Справившись с желанием впиться в него зубами, я помешкал несколько мгновений, а потом пошел в кабинет и вернулся с ножом с зазубренным лезвием и маленькой тарелкой. Я разрезал сэндвич на шесть равных частей, получая нежданное удовольствие от звука, с каким тупое лезвие ножа преодолевало сопротивление теста, из которого была испечена булочка, а потом аккуратно разложил кусочки сэндвича по тарелке на равном расстоянии друг от друга. Положил нож на стойку и расставил тарелку, свечу и стакан с виски так, чтобы они утешали моего горюющего Туретта. Если бы не синдром, я бы в жизни не освободил на столе пространство для собственного горя.
А потом я подошел к проигрывателю и поставил самый печальный диск из моей коллекции. Песню Принца «Почему ты мне больше не звонишь?».
Уж не знаю, страдает ли артист, прежде известный как Принц, синдромом Туретта, или это он по жизни мучится от навязчивых состояний, но я совершенно уверен, что творчество для него– род болезненного безумия. Музыка не производила на меня особого впечатления вплоть до одного памятного дня в 1986 году. Тогда, сидя на пассажирском сиденье в «кадиллаке» Минны, я впервые услышал, как песня «Поцелуй» с маниакальным упорством пробивает себе дорогу сквозь шумы и помехи эфира. До того дня я не более одного-двух раз в жизни слышал музыку, которая, вызывая нечто вроде клаустрофобии, в то же время дарила ощущение освобождения, чем очаровывала моего Туретта, дурачила его чувством узнавания. Однако в тот день я услышал песню, которая полностью жила на заколдованной территории, гитара и голос рвались прочь из навязанных ею границ – одновременно молчаливых и взрывных. Она была так сильно заряжена туреттовскои энергией, что я мог поддаться ее вымученно-визгливому ритму и позволить моему синдрому хоть раз пожить вне моего мозга, пожить на свежем воздухе.
– Выключи это дерьмо, – сказал мне тогда Минна.
– Мне она нравится, – возразил я.
– Да это же барахло, которое слушает один Дэнни, – заявил Минна. Под этим подразумевалось пристрастие Дэнни к «чернокожей» музыке.
Я понял, что непременно должен обладать этой песней, а потому на следующий же день отправился искать ее в магазин «Мир музыки Джей энд Эр». Я попросил продавца объяснить мне значение слова «фанк» [7]. Он как мог выполнил мою просьбу и продал мне кассету и плейер, на котором можно было ее слушать. Я наконец-то обрел ту самую песню, которую слышал по радио. Она звучала целых семь минут, а четырехминутный музыкальный проигрыш, состоявший из постоянно меняющихся, хрюкающих, булькающих и хлопающих звуков, несомненно, был специальным посланием для моего восторженного, объятого синдромом Туретта мозга.
56 
