329 
Анна Австрийская с удивлением увидела на суровом лице д’Артаньяна странное выражение нежности.
– Зачем не сказали вы мне все это прежде, чем начали действовать? – сказала она.
– Потому что надо было сначала доказать вашему величеству то, в чем вы, кажется, сомневались: что мы все же кое-чего стоим и заслуживаем некоторого внимания.
– И как я вижу, вы готовы доказывать это всякими средствами, не отступая ни перед чем? – сказала Анна Австрийская.
– Мы и в прошлом никогда ни перед чем не отступали, – зачем же нам меняться?
– И вы, пожалуй, способны, в случае моего отказа и, значит, решимости продолжать борьбу, похитить меня самое из дворца и выдать меня Фронде, как вы хотите теперь выдать ей моего министра?
– Мы никогда об этом не думали, ваше величество, – сказал д’Артаньян, со своим ребяческим гасконским задором. – Но если бы мы вчетвером решили это, то непременно бы исполнили.
– Мне следовало это знать, – прошептала Анна Австрийская. – Это железные люди.
– Увы, – вздохнул д’Артаньян, – ваше величество только теперь начинает судить о нас верно.
– А если бы я вас теперь наконец действительно оценила?
– Тогда ваше величество по справедливости стали бы обращаться с нами не как с людьми заурядными. Вы увидели бы во мне настоящего посла, достойного защитника высоких интересов, обсудить которые с вами мне было поручено.
– Где договор?
– Вот он.
Глава XLIX
Перо и угроза иногда значат больше, чем шпага и преданность (Продолжение)
Анна Австрийская пробежала глазами договор, поданный ей д’Артаньяном.
– Здесь я вижу одни только общие условия: требования де Конти, Бофора, герцога Бульонского, д’Эльбефа и коадъютора. Где же ваши?
– Ваше величество, мы знаем себе цену, но не преувеличиваем своего значения. Мы решили, что наши имена не могут стоять рядом со столь высокими именами.
– Но вы, я полагаю, не отказались от мысли высказать мне на словах ваши желания?
– Я считаю вас, ваше величество, за великую и могущественную королеву, которая сочтет недостойным себя не вознаградить по заслугам тех, кто возвратит в Сен-Жермен его преосвященство.
– Конечно, – сказала королева. – Говорите же.
– Тот, кто устроил это дело (простите, ваше величество, что я начинаю с себя, но мне приходится выступить вперед, если не по собственному почину, то по общей воле всех других), чтобы награда была на уровне королевских щедрот, должен быть, думается мне, назначен командиром какой-либо гвардейской части – например, капитаном мушкетеров.
– Вы просите у меня место Тревиля!
– Эта должность вакантна; вот уже год, как Тревиль освободил ее, и она до сих пор никем не замещена.
– Но это одна из первых военных должностей при королевском дворе!
– Тревиль был простым гасконским кадетом, как и я, ваше величество, и все же занимал эту должность в течение двадцати лет.
– У вас на все есть ответ, – сказала Анна Австрийская.
И, взяв со стола бланк патента, она заполнила его и подписала.
– Это, конечно, прекрасная и щедрая награда, ваше величество, – сказал д’Артаньян, взяв его с поклоном. – Но все непрочно в этом мире, и человек, впавший в немилость у вашего величества, может завтра же потерять эту должность.
– Чего же вы хотите еще? – спросила королева, краснея от того, что ее так хорошо разгадал этот человек, такой же проницательный, как и она сама.
– Сто тысяч ливров, которые должны быть выплачены этому бедному капитану в тот день, когда его служба станет неугодна вашему величеству.
Анна колебалась.
– А ведь парижане обещали, по постановлению парламента, шестьсот тысяч ливров тому, кто выдаст им кардинала живого или мертвого, – заметил д’Артаньян, – живого – чтобы повесить его, мертвого – чтобы протащить его труп по улицам.
– Вы скромны, – сказала на это Анна Австрийская, – вы просите у королевы только шестую часть того, что вам предлагает парламент.
И она подписала обязательство на сто тысяч ливров.
– Дальше? – сказала она.
– Ваше величество, мой друг дю Валлон богат, и поэтому деньги ему не нужны. Но мне помнится, что между ним и господином Мазарини была речь о пожаловании ему баронского титула. Припоминаю даже, что это было ему обещано.
– Человек без рода, без племени! – сказала Анна Австрийская. – Над ним будут смеяться.
– Пусть смеются, – сказал д’Артаньян. – Но я уверен, что тот, кто над ним раз посмеется, второй раз уже не улыбнется.
329 
