очень нудно 
136 
– Надо же, я совсем забыл. Герой Мальвинской кампании.
Документы и кредитки Кой положил обратно в бумажник, туда же сунул ксерокопию, положил деньги себе в карман и бросил бумажник на лежащего Кискороса.
– А теперь давай рассказывай.
– Мне нечего рассказывать.
– Чего хочет Палермо?.. Зачем ты здесь?
– Мне нечего…
Он не договорил, потому что Кой снова отвесил ему зуботычину, без злости, почти против воли, и теперь стоял и наблюдал, как, прикрыв лицо руками, Кискорос извивается, словно земляной червяк"
Кой никогда никого так не бил, и его удивило, что он не ощущает никакого сочувствия, хотя, конечно, ему было известно, кто именно валяется у его ног" он не мог забыть отравленного Заса на ковре, знал, какая судьба ждала женщин – таких же, как Танжер, – когда они попадали в руки унтер-офицера Кискороса и его славных товарищей. Так что может свернуть свою вырезку и засунуть себе в задницу, да поглубже.
– Скажи своему боссу, что на изумруды мне наплевать. Но если хоть дотронетесь до нее – убью.
Это прозвучало настолько естественно, даже застенчиво, что как бы и не походило на угрозу. Просто информация, без всяких эмоций. Но даже и менее внимательный собеседник понял бы, что в отношении намерений Коя информация эта более чем точна. Кискорос, подвывая, с трудом перевернулся на спину. Он нашарил свой бумажник и неловкими руками стал засовывать его в карман.
– Бешеный ты, – прошамкал он. – И ничего ты не понимаешь про сеньора Палермо и про меня.. Да и про нее ничего не понимаешь.
Он умолк, сплюнул кровь и посмотрел на Коя сквозь нависшие на глаза растрепанные, мокрые и грязные волосы. Глаза лягушонка-симпатяги утратили всякую симпатичность – они горели ненавистью и жаждой мести.
– Когда настанет мой черед…
Он жутко ухмыльнулся своими разбитыми губами, но фраза, и угрожающая и гротескная одновременно, повисла недоговоренной – Кискорос зашелся в приступе кашля.
– Бешеный, – сказал он, снова сплевывая кровь.
Кой смотрел на него молча, почти с отвращением. Потом выпрямился. Ничего больше я сделать не могу, сказал он себе. Я не могу сейчас забить его насмерть, потому что у меня еще есть что терять и мне небезразлична жизнь и свобода. Тут вам не роман, не кино, а в реальной жизни существуют полицейские, судьи и все такое прочее. И нет корабля, который бы ждал меня, как капитана Блада, и взял бы курс на Карибы, где я укрылся бы на острове Тортуга, стал бы членом «Берегового братства» и, к великому расстройству англичанина, отбил бы у него двадцать беглых рабов-мятежников. В наше время «Береговое братство» переквалифицировалось, занимается жилищным строительством, а губернатор Ямайки получает по факсу приказы о розыске и выдаче тех, кто преступил закон.
Раздраженный, не уверенный в том, как следует поступить, он стоял, размышляя, стоит ли еще разок врезать Кискоросу в морду или нет, и тут заметил Танжер. Совершенно спокойная, она стояла возле шоссе в желтом свете фонаря и смотрела на них обоих.
На мысу прямой луч маяка прорезал горизонтальную щель в теплой тьме ночи, испещренной капельками дождя. Световой конус, белый, как густой туман на море, выхватывал из темноты раз за разом стройные стволы пальм и их неподвижные, блестящие мокрые листья. Перед тем как направиться к Танжер, Кой еще раз взглянул на Кискороса. Тому удалось добраться до машины, но ключи-то от нее Кой забросил в море, и Кискорос, мокрый и грязный, сел на землю, привалившись спиной к колесу, и молча смотрел на них. С той минуты, когда появилась Танжер, он рта не раскрывал, она тоже не произнесла ни слова, просто глядела на них обоих в полном молчании, не ответила и Кою: еще не совсем придя в себя после драки, он спросил ее, не желает ли она воспользоваться случаем и передать привет Нино Палермо.
Или, добавил он, допросить этого мерзавца. Он так и сказал: «допросить», хотя прекрасно понимал, что сейчас из избитого, измочаленного Кискороса никому и слова не вытянуть. Она ничего не сказала, повернулась и пошла прочь. И после недолгого колебания Кой, бросив последний взгляд на поверженного врага, двинулся вслед за ней.
Он быстро нагнал ее, он был в ярости; и уже не из-за аргентинца, который в конце концов подарил ему возможность сбросить всю накопившуюся горечь, от которой, как от желчи, было мерзко во рту и в желудке, нет, его приводила в бешенство ее манера отворачиваться от реальности, когда это было ей удобно. Мне это, видите ли, не нравится, так что до скорого. Все, что не входило в ее планы – неожиданные обстоятельства, препятствия, угрозы, проявления реального мира, которые она расценивала как помеху своим снам наяву, – все это она не замечала, пропускала мимо ушей, оставляла без внимания, будто бы ничего подобного на свете никогда и не было. Будто бы даже простая предусмотрительность нарушала гармонию, реальность осуществления которой известна была только ей. Эта женщина, мрачно думал он, шагая по песку, защищается от мира тем, что отказывается его видеть. И уж никак не мне упрекать ее за это.
136 
