10 
Первым в окно нырнул Берден, за ним Вайн. Путаясь в тяжелой портьере, отбрасывали назад плотную ткань, и бархат шуршал, а колечки тихонько позвякивали о стержень карниза. Сделав два-три шага по толстому ковру, они остановились, увидев, наконец, то, что должны были увидеть.
Барри Вайн с шумом втянул воздух. Пембертон и Карен Малэхайд влезли в комнату, и Берден отступил в сторону, чтобы дать им место. Но не шагнул вперед.
Не издавая ни звука, он смотрел. Пятнадцать секунд не отводил глаз. Встретил остановившийся взгляд Вайна, потом все же оглянулся и, будто в другой реальности, отметил, что портьера и в самом деле из зеленого бархата, а после вновь обернулся лицом к комнате.
На большом, метра три длиной, обеденном столе расставлено серебро и стекло. В тарелках еда, скатерть красного цвета. Могло показаться, что скатерть — из алого шелка, если бы не осталась белой та ее часть, что была ближе к окну, там, куда не докатился красный разлив. На середине же, где красный был всего гуще, лицом вниз лежала женщина, которую смерть застала за столом или у стола. Напротив, откинувшись на стуле, застыла вторая мертвая женщина — ее голова запрокинулась и длинные темные волосы рассыпались за спиной. Платье на ней было таким же красным, как и скатерть, будто она специально подбирала его под цвет.
Две женщины сидели друг против друга на середине стола, но по числу приборов и расположению мебели было понятно, что кто-то сидел и во главе, и еще один человек — в дальнем конце стола. В комнате, между тем, больше не было ни мертвых, ни живых. Только два тела и алый шелк между ними.
В том, что обе женщины мертвы, не было никаких сомнений. У старшей, чья кровь пропитала и окрасила скатерть, была пулевая рана в голове. Чтобы увидеть это, не пришлось трогать тело, да никто и не тронул бы. Выходя, пуля разрушила половину черепа и лишила женщину половины лица.
Вторая женщина получила пулю в шею. Ее белое восковое лицо странно было видеть неповрежденным. Широко раскрытые глаза убитой смотрели в потолок, забрызганный темными каплями — вероятнее всего, кровью. Пятна крови были и на зеленых обоях, и на зеленых с золотом абажурах, в которых продолжали гореть лампы; большими черными кляксами кровь испятнала темно-зеленый ковер.
Одна капля упала на картину на стене, стекла по мазкам светлой масляной краски и засохла там.
На столе стояло три тарелки. В двух оставалась еда холодная и застывшая, но, несомненно, нормальная человеческая пища. Третья была затоплена кровью, будто блюдо щедро полили соусом — целую бутылку соуса вылили на какую-то жуткую снедь.
Был, несомненно, и четвертый прибор. Рухнувшая на стол женщина, чья кровь разлилась повсюду, лежала изуродованной головой в тарелке, и ее темные волосы с нитками седины, выбившись из узла на затылке, разметались по скатерти, опутав солонку, опрокинутый стакан и скомканную салфетку. Еще одна салфетка, насквозь пропитанная кровью, лежала на ковре.
Рядом с телом младшей женщины, чьи волосы рассыпались за спиной, стояла сервировочная тележка. Кровь заляпала белые салфетки и белые тарелки, обрызгала корзинку с хлебом. Ее капли впитались в ломтики французского батона и могли показаться кому-то ягодами смородины.
В большой стеклянной тарелке был будто бы пудинг, но Берден, который на все остальное смотрел без содрогания, не мог заставить себя увидеть то, во что превратила пудинг натекшая кровь.
Прошло время, целая вечность, прежде чем подкатила тошнота. Приходилось ли ему видеть такое прежде? Он чувствовал себя опустошенным, оглушенным, и любые слова показались бы сейчас бессмыслицей. И хотя в доме было тепло, его охватывал колючий холод. Берден сжал пальцы левой руки в ладони правой, и они были ледяными.
Он подумал, какой грохот здесь стоял — ужасный грохот зарядов, извергающихся из стволов. Что это было — пистолет, ружье или что-то мощнее? Тишина, тепло и покой, сотрясенные ревом выстрелов. Здесь сидели люди, ели, говорили… Их так не вовремя и так ужасно прервали.
Но обедали четверо. По одному с каждой стороны стола. Берден обернулся и вновь встретил пустые глаза
Барри Вайна. Каждый понимал, что другой читает в его лице отчаяние и слабость. Увиденное поразило их. Вердену отчего-то стало трудно двигаться — будто на руках и ногах висели свинцовые гири. Дверь из столовой была отворена, и, чувствуя, как сжимается горло, он медленно прошел в следующую комнату.
10 
