очень нудно 
29 
Если так думать и говорить, впадаешь в банальность.
Все же сам Тойер никогда не понимал, что хорошего в том, чтобы переступать через страдание. На вечеринках, где он изредка бывал с Хорнунг, в ее академических кругах, он был диковинным зверем; все немного его побаивались, а может, даже восхищались его силой. Но коллеги Хорнунг отнюдь не из тех, кто, как в кукольном театре, охотится на крокодила.
— Мы не имеем права прекращать охоту на крокодилов, — прошептал он. — На этих бестий.
— Что? — удивленно спросил Штерн. — Каких бестий? О чем вы?
— Я про собак, — ответил Тойер и устыдился своих слов.
— Да, собак вы не любите, — засмеялся Штерн. — А ведь они лучшие друзья человека.
— Вот-вот, что за нелепое определение. Теперь ему удалось восстановить душевный покой, и он мог потихоньку грустить, как и прежде. Но вот с мыслительным процессом дело не ладилось. Мозг заклинило на одном: неправильно, неправильно вот так просто кого-то взять и устранить. Эта мысль обладала невыносимой очевидностью и вечной значимостью. И то, что очевиднейшие вещи звучат глупо, совершенно сбивало с толку могучего сыщика.
Без врача и пациентов медицинские приборы напоминали роботов. Тупые неодушевленные механизмы, которые всасывали пыль и мусор и опрокидывали мебель. Шум, доносившийся с Рорбахер-штрассе, заглушали желто-коричневые шторы.
Впрочем, Тойер не слышал никакого шума. Он обмяк, уронил голову на грудь и посапывал, бросив вызов безнадежности своего ремесла и всей людской тщете.
Томас Танненбах жил еще несколько мгновений, о чем свидетельствовали кровавые следы. Он доковылял до стены и сорвал с нее постер — вид Парижа с высоты птичьего полета. Чего мы только не делаем в последний миг, перед уходом из жизни.
— Знаете, почему я на самом деле не хочу иметь собственный дом?
Голос Штерна дошел до Тойера в искаженном виде и показался слишком громким, но гаупткомиссар обрадовался такой помехе.
— Вероятно, потому, что на покупке настаивает твой отец? Я угадал?
— Ох, не совсем. — Штерн не без горечи засмеялся. — Ведь я слишком многое делаю именно так, как еще лет тридцать назад задумал мой отец… Иногда я подозреваю, что Лейдиг не единственный маменькин сыночек в нашей суперкоманде… Хотя у него не мать, а… Она просто…
Тойер тоже не мог подыскать для матери Лейдига достойного определения. Вот, скажем, какого цвета бывает крик?
— Нет, я часто думаю, что никогда не буду старым, поэтому и свой дом мне не нужен. Забавно, правда?
— Я не вижу никакого смысла в таких умозаключениях, — упрямо буркнул сыщик, и это была дерзкая ложь после пяти десятилетий мрачного пессимизма. — Во всем виновата наша профессия, это она делает нас такими угрюмыми.
— Нет, — упрямо покачал головой Штерн, — я не такой, не такой нытик, как… — Тут он испуганно проглотил очевидное местоимение «вы», а его начальник оставил незавершенность фразы без внимания.
— Я живу нормально и считаю, что у меня все в порядке. Но еще подростком, когда другие говорили о взрослой жизни, я считал, что это меня не касается. Я ничего не боялся, просто меня это не интересовало.
Тойер посмотрел на своего молодого подчиненного: его крепкое тело футболиста не скрывало того, что он был кротким и, вероятно, даже жил в молчаливом страхе. Сыщику стало стыдно. Он снова забыл о том, что и за пределами его толстого черепа тоже существуют грусть, сомнения, горечь прощания, возможно, слишком раннего прощания с надеждами. Просто он — Тойер, и в этом все дело. Хорнунг возникла в нем из ничего и была большой и чужой. Скорее, чтобы отвлечься от собственного эгоцентризма, чем из истинного сочувствия, он спросил:
— Ты говорил об этом с женой?
Штерн удивленно вытаращил на него глаза.
— Ну, о таких вещах с женами не разговаривают!
— Правда? — Старший гаупткомиссар вяло кивнул. Потом они опять замолчали.
Вошел Шерер.
— Взгляните-ка, на это стоит посмотреть.
В квартире на верхнем этаже были низкие потолки. Вероятно, прежде здесь располагались кладовые и прочие нежилые помещения, и лишь одна комната выглядела изначально предназначавшейся для жилья. В целом дом, построенный сто лет назад, был красивым, с разноцветными витражами на лестничной клетке, с веселыми завитушками в стиле модерн на фронтоне из песчаника, — дорогое, со вкусом обустроенное, прекрасное, даже роскошное здание, в верхних комнатах которого гнездилось безумие.
29 
