77 
Он должен — должен! — пробудить кое-что за этой бледной тонкой бровью. Все его тщательно подготовленное вступление испустило дух. Он забыл все готовые фразы, столь удобные для начала разговора между незнакомцами. Через мгновение она начала бы разговоры о погоде или о чем-нибудь подобном. Но миссис Кершоу совсем не делала этого.
— А как вы провели ваш отпуск? — спросила Айрин Кершоу.
Очень хорошо. Это подойдет.
— Форби — ваша родная деревня, я слышал, — сказал он. — Я ходил посмотреть могилу, когда был там.
Она ладонью коснулась жемчуга:
— Могилу? — Таким же голосом она говорила о разбитом сердце, потом безмятежно добавила: — Ах да, миссис Примьеро похоронена там, не так ли?
— Я смотрел не ее могилу, — и осторожно процитировал: — «Иди, пастушок, к вечному покою…» Скажите мне, почему вы хранили все работы, которые остались после него?
Он предполагал, что последует реакция и что этой реакцией мог быть гнев. Генри был готов к резкому высокомерию, или даже проклятиям, или глупому ответу, столь дорогому сердцу миссис Кершоу, вроде того что «мы не должны обсуждать это». Но он не думал, что она испугается. Это был странный страх, страх вместе с каким-то благоговением. Айрин немного съежилась в кресле — если можно съежиться, будучи абсолютно неподвижной, — и широко раскрыла глаза, теперь блестящие и остановившиеся, как у мертвеца.
Ее страх напугал и его. Он оказался так же заразителен, как зевота. А не был ли это припадок истерики? Он продолжал очень мягко:
— Почему вы держали их надежно спрятанными в темноте? Они могли быть опубликованы, их могли играть. Он мог бы получить посмертную известность.
Она ничего не ответила, но теперь он знал, что делать, ответ пришел к нему, как дар Божий. Арчери должен был только продолжать говорить, мягко, гипнотически. Слова находились сами собой: банальности и клише, похвалы работе, которую он никогда не видел и не имел никакой причины предполагать, что восхитился бы ею, гарантии и необоснованные обещания, которые Генри никогда не смог бы выполнить. Все время, подобно гипнотизеру, он не спускал с нее глаз, кивая, когда она кивала, широко и глупо улыбнувшись, когда впервые ее губы дрогнули в улыбке.
— Могу я на них взглянуть? — осмелился он. — Не покажете ли вы мне работы Джона Грейса?
Арчери затаил дыхание, пока с мучительной медлительностью она добиралась до верха книжного шкафа. Они хранились в коробке, большой картонной коробке, которая когда-то, очевидно, служила упаковкой для консервированных персиков. Миссис Кершоу обращалась с ней с особой осторожностью, настолько поглощенная этим, что даже не обратила внимания, когда сложенные в стопку журналы каскадом посыпались на пол.
Там было их около дюжины, но только с обложки одного из них в лицо Арчери словно брызнули кислотой. Он прищурился, разглядывая фотографию красивого бледного лица под шапкой светлых волос. Он ждал, когда заговорит миссис Кершоу, но ее слова повергли его в шок и страдание.
— Полагаю, Тэсс говорила вам, — прошептала она. — Предполагается, что это должно быть нашей тайной. — Айрин подняла крышку коробки, так что он смог прочесть надпись: «Паства. Молитва в драматической форме. Джон Грейс». — Если бы вы мне раньше сказали, я бы вам это показала. Тэсс говорила мне, что это следовало бы показать кому-нибудь, кому это интересно и кто в этом разбирается.
Их глаза снова встретились, и робкий пристальный взгляд Айрин Кершоу был захвачен и удерживался его строгим взглядом. Он знал, что у него подвижное лицо, выдающее все его мысли. Должно быть, она прочла их, потому что сказала, протянув ему коробку:
— Вот, возьмите. Можете взять.
Арчери отшатнулся со стыдом и испугом.
Он сразу понял, что она делает, что эта женщина пытается подкупить его самым дорогим, что у нее есть.
— Только не спрашивайте меня, — она издала еле слышный стон, — не спрашивайте меня о нем!
Импульсивно, потому что не мог перенести взгляд этих глаз, он закрыл свои глаза руками.
— Я не вправе быть вашим инквизитором, — пробормотал он.
— Да, да… Все правильно, — ее пальцы, коснувшиеся его плеча, обрели новую силу, — но не спрашивайте меня о нем. Мистер Кершоу сказал, что вы хотели знать о Пейнтере, Берте Пейнтере, моем муже. Я расскажу вам все, что помню, все, что вы хотите знать.
Ее инквизитор, ее мучитель… Лучше быстрый нож правды, чем это бесконечное балансирование на краю гибели. Он стоял, стиснув руки, перед желтоватыми листками стихов до тех пор, пока не ощутил боли от израненной стеклом руки.
77 
