106 
«Личные его потребности, — писал Горький, — были весьма скромные, можно даже сказать, что по отношению к себе он был скуп, дома ходил в стоптанных туфлях, на улице я видел его в заплатанных ботинках».
Возможно, в такой скромности была некоторая нарочитость, желание показать, что не ради личного обогащения, не ради комфорта и роскоши он живёт и работает. «Миллионов лично у Саввы не было, — полагал Горький, — его годовой доход — по его словам — не достигал ста тысяч. Он давал на издание „Искры“, кажется, двадцать четыре тысячи в год. Вообще же он был щедр, много давал денег… на устройство побегов из ссылки, на литературу для местных организаций и в помощь разным лицам, причастным к партийной работе социал-демократов, большевиков».
Не раз Морозов рисковал попасть под суд (он прятал революционера Николая Баумана в своём имении «Горки», перевозил нелегальную литературу). Он был убеждён, что России, чтобы догнать развитые страны, нужна не парламентская буржуазная республика, а революция. По его мнению, в мире творчески работают три силы: наука, техника, труд. А в России техника отсталая, наука под сомнением в её пользе, а труд поставлен в каторжные условия.
Кровавые события 9 января 1905 года произвели на Савву Морозова гнетущее впечатление. Он видел, как с ведома царя солдаты стреляли в толпу мирных демонстрантов, где были женщины и дети, где многие несли иконы и портреты Николая II. Драгуны рубили шашками безоружных людей.
— Царь — болван, — говорил Морозов… — Стоило ему сегодня выйти на балкон и сказать толпе несколько ласковых слов, дать ей два-три обещания, — исполнить их необязательно, — и эти люди снова пропели ему «Боже, царя храни»… Это затянуло бы агонию монархии на некоторое время… Революция обеспечена! Годы пропаганды не дали бы того, что достигнуто в один день… Позволив убивать себя сегодня, люди приобрели право убивать завтра. Они, конечно, воспользуются этим правом. Я не знаю, когда жизнь перестанут строить на крови, но в наших условиях гуманность — ложь! Чепуха… Дело Романовых и монархии — дохлое дело! Дохлое…
Савва Морозов боялся сойти с ума. У него бывали приступы меланхолии, а то и тревоги. Уехав в заграничный санаторий, он у себя в номере, лёжа в постели, выстрелил себе в сердце. (Не исключено, на мой взгляд, убийство по мотивам политическим или финансовым.)
Как меценат Морозов с особенной любовью и энтузиазмом помогал становлению и подъёму Московского Художественного общедоступного театра. В письме А. П. Чехову Максим Горький признался: «Когда я вижу Морозова за кулисами театра в пыли и в трепете за успех пьесы, — я ему готов простить все его фабрики, — в чём он, впрочем, не нуждается, — я его люблю, ибо он — бескорыстно любит искусство, что я почти осязаю в его мужицкой, купеческой, стяжательной душе».
Странным «стяжателем» был Савва. Когда Горький, ещё едва с ним знакомый, попросил у него ситцу на тысячу детей нижегородских окраин, купец и промышленник отозвался охотно, уточнив:
— Четыре тысячи аршин — довольно? А — сластей надо? Можно и сласти дать!
Нет, стяжатель так не поступает. И уже никогда, разве что под угрозой смерти, не даст он денег на социальный переворот, который сметёт его самого как богатея и весь его класс. Не знаю, были ли в других странах меценаты, подобные русским Бугрову и Морозову, помогавшим революционерам, социал-демократам, большевикам.
А пермский владелец пароходов Николай Васильевич Мешков снабжал деньгами партию социал-революционеров, эсеров, с их лозунгом «Земля — крестьянам!»
Эти богачи выглядели «белыми воронами» в серо-чёрных стаях своих «коллег». Они были явными чудаками, оригиналами только потому, что не утратили совести, здравого смысла и любви к Родине и народу, для которых желали лучшей судьбы и процветания. А это могла предоставить (и дала, в конце концов) только социальная и культурная революция.
Билл Хейни
За последние десятилетия приобрела популярность специфическая разновидность изобразительного искусства под названием инсталляция. Устраивают композиции из различных предметов, включая унитазы и писсуары, ставят муляжи животных.
Когда-то подобные произведения шокировали, считались причудой, извращением хорошего вкуса, издевательством над публикой, пошлостью и тому подобным. Однако со временем к подобным творениям привыкли, их выставляют в модных галереях, о них пишут солидные критики.
106 
