очень нудно 
29 
Решив, что их словесную дуэль пора заканчивать, Морозини оставил последнее слово за девушкой. Достав часы, он отметил, что время близится к полудню, взял с комода свои перчатки и шляпу, открыл дверь кабинета Мины и напомнил ей, что обедает с клиентом.
Его ждала пришвартованная у крыльца новехонькая моторка – красное дерево и сияющая медь! – она выглядела великолепно, хотя и достаточно непривычно.
Это была одна из первых моторных лодок, плававших по Лагуне. Альдо испытывал поистине детское наслаждение, управляя этой красивой игрушкой, почти такой же благородной, как и гондола, и подписанной мастером – Рива. Это укрепляло Морозини во мнении, что нужно идти в ногу со временем...
Он завел мотор и потихоньку отплыл от причала. Лодка прочертила на поверхности канала безупречную кривую, оставляя позади волну с тонким гребнем пены, затем направилась прямо к собору Святого Марка.
В этот апрельский день было свежо, пахло водорослями. Князь-антиквар вдохнул полной грудью морской ветерок, дующий со стороны Лидо, и завел мотор на полную мощность. В портовом бассейне на уровне церкви Сан-Джорджо Маджоре военный корабль, ощетинившийся серыми пушками, выставил десант моряков в белоснежной форме на расстоянии нескольких кабельтовых от «Роберта Брюса». Черная яхта лорда Килренена готовилась к отплытию.
Морозини помахал ему рукой и направил лодку к герцогскому дворцу, который в лучах переменчивого солнца был похож на огромную розовую вышивку, отороченную белым кружевом. Радуясь, сам не зная почему, Альдо закрепил свою лодку, прыгнул на причал, не забыв поправить узел галстука, сердечно поздоровался с прокурором Спинелли, разговаривавшим с каким-то человеком у колонны церкви Сан-Теодоро, улыбнулся хорошенькой женщине в платье небесно-голубого цвета и пошел через Пьяццетту.
Тучи белых голубей кружили над площадью, прежде чем сесть на блестящий после недавнего дождя мрамор, и Альдо позволил себе остановиться на секунду, чтобы посмотреть на голубей. Он любил полуденное время, когда в центре города все приходило в движение. В этот час перед собором Святого Марка, его золотыми куполами и бронзовыми конями Венеция принимала в своей «большой гостиной» на плитах, разукрашенных белым орнаментом, иностранных гостей и верных поклонников, кружащихся в непрерывном карнавале, что ежедневно возрождался в полдень и на закате солнца. В эти часы кафе на площади заполняли шумные посетители, замолкавшие ненадолго, когда большой колокол, установленный на башне часов, под ударами молотков двух бронзовых мавров начинал бить, отсчитывая время на светящихся часах Венеции.
Морозини прекрасно знал, что его окликнут раз пять или шесть, когда он будет проходить мимо знаменитого ресторана «Флориан», но он не намерен был останавливаться, потому что договорился пообедать с одним венгерским клиентом в «Пильзене» и не любил приходить вторым, если приглашал кого-то.
И тут он выругался про себя, ибо сегодня судьба явно не благоволила ему и все шло к тому, что он опоздает: под застывшими взглядами зевак к нему направлялось необыкновенное видение. Та женщина, что приближалась к Морозини, была последней догарессой[14], некоронованной королевой Венеции и бесспорно ее единственной в своем роде чародейкой – навстречу ему медленно, как привидение, плыла маркиза Казати, она была величественна, донельзя театральна и бледна как смерть в своей бархатной мантии пурпурного цвета. Перед ней вышагивал паж в костюме того же цвета, который держал на поводке, прикрепленном к золотому ошейнику, усыпанному рубинами, черную пантеру, слишком апатичную, чтобы заподозрить, что ее накачали наркотиками. На некотором расстоянии от маркизы с видом жертвы шла какая – то женщина.
При встрече с Луизой Казати надо было быть готовым к тому, что цвет ее волос изменился с тех пор, как вы ее видели в последний раз. Казалось, все оттенки радуги были в распоряжении их владелицы, и в этот день из-под шляпки с перьями огненного цвета выбивались ослепительно рыжие волосы. Очень высокая, с мертвенно-бледным лицом, на котором прежде всего выделялись огромные черные глаза, увеличенные еще больше с помощью макияжа, и ртом, напоминающим свежую рану, Казати шла вперед походкой королевы, прижимая к груди охапку черных ирисов. При виде ее люди застывали, словно столкнувшись с маской Медузы или даже Смерти – а маркиза не отказывала себе в удовольствии время от времени воскрешать какие-нибудь мрачные ритуалы и изображать что-нибудь устрашающее, – но она почти не обращала внимания на произведенное впечатление. Заулыбавшись вдруг, она подошла к Морозини, который уже склонился перед ней, протянула ему царственную руку, отягощенную кольцом, которое могло бы подойти даже для церемонии восшествия на папский престол, затем, нацелив на Морозини свой монокль, усыпанный бриллиантами, воскликнула голосом, напоминающим звучание виолончели:
29 
