Солдаты Хита, расположившиеся на значительном удалении от опасной центральной части города, могли позволить себе небольшие послабления в дисциплине. На искусственных лесных площадках парка бойцы, свободные от караульной службы, играли в карты, курили, читали, слушали магнитофон.

Между небольшими палатками размещалось оборудование и предметы мебели, как поломанные, так и находившиеся в хорошем состоянии. Пластиковые стулья и деревянные столы, судя по их виду, похищенные в школах, располагались без какого-либо порядка среди чемоданов и коробок, попорченных непогодой.

Соединение заметно пополнилось гостями, лондонцами, которые пришли сюда, ведомые желанием сражаться. Те, кто нес полную нагрузку, демонстрировали выговор жителей всех уголков страны, бездумно и лаконично прибегали к жаргону и без труда перетаскивали свое снаряжение. Другие, мужчины и женщины, одетые в небрежно пошитую и перешитую униформу, бродившие вокруг и обращавшиеся с оружием с осознаваемой осторожностью, стали добровольцами лишь недавно.

Шолл обратил внимание на девочку лет пятнадцати в спортивной майке и камуфляжных брюках; она неуверенно поднимала винтовку, а некий крепко сложенный уроженец Манчестера заботливо показывал ей, как следует целиться. Была здесь и кучка молодых людей, которые слушали дешевый магнитофон, выдававший басовые ноты, разглядывали карты и переругивались на языке жителей южных предместий Лондона.

Командир подразделения предложил Шоллу легкого пива, хороший ужин и отпустил его спать. Шолл сам был удивлен тем, насколько он вымотался. Прежде чем офицер оставил его, они побеседовали — в самых общих словах — о ходе войны. Шоллу достало осторожности, чтобы не выдавать своих планов, не опережать события. Но в том, что он говорил, звучало спокойствие, ощущение подготовки. Он не обсуждал свои планы, но его неразъясненное предложение («Не хотите ли вы присоединиться ко мне») подразумевало некую отстраненность.

Когда Шолл проснулся, он вышел из палатки на влажную поляну и неслышно обошел лагерь. Мужчины и женщины, населявшие лагерь, как и накануне, сидели группами, работали или играли, но Шолл знал, что за ним наблюдают. Он уже знал, что на него смотрят с подозрением, хотя никто об этом не говорил. О его беседе с командиром, о его предложении уже стало известно.

Кое с кем он обменялся приветствиями. От кухни и прачечной исходил пар, от небольших костров — дым, так что Шоллу не пришлось встречаться глазами с солдатами. Они чего-то ждали от него и знали, что предложение грядет. Он явился к ним не так, как прочие напуганные лондонцы, не как беглец, ищущий защиты. Он кое-что им принес.

Перемены в лагере были хотя и не очевидными, но несомненными. Солдаты ждали. Они смотрели на Шолла как на Иисуса с тревожным, исполненным надежды интересом, с недоверием и возбуждением. Во рту у него пересохло. Он не знал, как действовать.

К нему приблизился офицер.

— Мистер Шолл, — сказал он, — вы не хотите поговорить с нами? Не согласитесь объяснить, для чего вы здесь?

Шолл думал, что до этого момента еще есть какое-то время. Ему хотелось иметь в запасе день, чтобы почувствовать царящее в лагере настроение, и только потом говорить. Он ожидал, что его станет расспрашивать сам командир, может быть, вместе с несколькими помощниками. Он приготовился к тому, чтобы убеждать слушателей. И не подумал о том, что с крушением структур возобладает примитивная демократия.

Командир знал, что находится у руля лишь в силу одобрения своего войска. Он не был глупым человеком и понимал, что «потребность знать» сделалась опасным проявлением снисходительности. На непокорных не было (и уже не будет) трибунала. Командиру было необходимо, чтобы его люди соглашались с его приказами.

  43