Глава 7

Мой друг художник

Мне был необходим глоток свежего воздуха. То есть мне требовалось мнение другой стороны. Я должна была разобраться и сделать собственные выводы. И тогда я отправилась к Вадику.

Я шла по улице и смотрела на почти одинаковые, стандартные дома, на асфальт, раскатанный машинами, на спешащих по своим делам людей и думала: «А ведь Леха прав! Тысячу раз прав!»

Ну, зачем, спрашивается, обычному человеку изыски архитектуры, если у него нет квартиры, самой примитивной: стены, потолок, окна, двери. Сначала надо всем дать возможность получить необходимое, а потом уже рассуждать о высоком.

Вот с такими мыслями я и ворвалась к моему другу художнику Вадику, учившемуся в художественном лицее.

Вадик встретил меня на пороге, как обычно, весь перемазанный краской, буркнул невнятно «проходи». Я вошла в его комнату, давно превратившуюся в некое подобие студии. На полу, подоконнике, длинных стеллажах — повсюду громоздились листы ватмана, рулоны, стопки, наброски, этюды, посреди комнаты стоял подрамник с натянутым холстом, на стене — зеркало. Холст был завешен тряпкой.

— Работаешь? — несмело спросила я.

— Угу…

— Что там у тебя, если не секрет?

— Автопортрет. — Вадик был немногословен.

Я попала в другой мир, здесь все и вся существовало по своим законам, абсолютно отличным от законов Лехиного мира. Я поняла, что все мои попытки разговорить Вадика о сущности искусства бессмысленны. Он им живет.

Я осторожно уселась на краешек одинокого стула.

— Как дела? — спросила.

Он помахал рукой в воздухе, что, видимо, означало: пятьдесят на пятьдесят.

— Можно я посмотрю, как ты работаешь?

Вадик засопел, на лице читалось напряжение. Ясно, я мешаю.

Я поднялась со стула:

— Извини…

И тогда Вадик неожиданно выдал:

— Ты что, торопишься?

С ним всегда так, он неожиданный.

— Нет, не тороплюсь.

— Ну так куда же ты бежишь?

— Да, в общем, никуда.

Он рассмеялся:

— Ты странная сегодня.

— Только сегодня?

— А тебе хочется всегда быть странной?

За что я люблю Вадика, так это за то, что мы с ним на одной волне. Можем молчать или болтать ни о чем, при этом прекрасно понимая друг друга.

— Мне хочется быть особенной!

— Вот как? — Он внимательно посмотрел на меня, подошел, бесцеремонно положил ладони на мою голову, покрутил. Я и не думала сопротивляться. Даже забавно, что он еще придумает?

— Можешь попозировать мне? — спросил он, опуская руки.

Я задохнулась от удовольствия:

— Это потому, что я особенная?

— М-м, скажем так, есть у меня одна мысль…

— Ты напишешь мой портрет? — допытывалась я.

— Может быть…

— Ладно, когда начнем?

— Да прямо сейчас и начнем.

Он усадил меня все на тот же стул, отодвинул подрамник, сел напротив и принялся быстро черкать в альбоме.

Я сидела смирно, только изо всех сил тянула шею и втягивала щеки, потому что видела свое отражение в зеркале.

— Ты чего рожи корчишь?! — возмутился Вадик.

Я застыла.

— Слушай, ты как-нибудь расслабься, что ли, а то похожа на гипсовый бюст.

Вечно он всем недоволен! А я так старалась!

— Вот, теперь в тебе возникла искра жизни, — пошутил Вадик.

Я скосила глаза на его набросок. Он быстро прикрыл его рукой.

— Не люблю, когда подглядывают, ты же знаешь.

Я вздохнула, поерзала, не очень-то удобно сидеть неподвижно на жестком стуле. Но я терпела. Чего не сделаешь ради искусства! Меня еще никто никогда не рисовал. На самом деле у меня и знакомых художников — один Вадик.

  11