25 
— Потому что мне хотелось оградить его от оскорблений, — ответил Фредерсен. — Хоть здесь защитить его от остальных ребят, но, как выяснилось, я совершил ошибку. — В его глазах стояли слезы. — Он не желал ехать с классом, его мать сообщила мне об этом. Я думал, дело в деньгах. Помог ему, у меня есть для этого возможность. Ах, знаете ли, многое, что мы делаем… я имею в виду, все мы, люди… удается нам оценить лишь задним числом. Я всегда говорю своим учащимся, — направил он взгляд на стену, — что жизнь мы проживаем, как бы опережая время, а осмысляем ее только потом.
Гаупткомиссар мысленно вздохнул: даже в беде учитель остается учителем.
— Когда я просматривал материалы по этому делу, я испытывал странное чувство. — Тойер замолчал, подыскивая слова. — Вероятно, из-за того, что я не могу себе представить ни одного четырнадцатилетнего парня, пусть даже самого инфантильного и психически неуравновешенного, который зимней ночью мог бы ни с того ни с сего прыгнуть в глубокий ров обезьянника. Да еще в незнакомом городе. Ведь он мог и не знать про неисправный замок. Или знал? Где в тот момент находилась обезьяна, снаружи или внутри? Мы никогда этого не узнаем. И хотя он ощущал себя таким обособленным и одиноким и это приводило его в отчаяние… все же он имел возможность сделать запись в «Альбоме дружбы», правда, довольно давно… Да, — сыщик вздохнул, — у меня лишь странное чувство, не более того. Я сожалею, что с вами и вашей группой, возможно (он подумал о Хафнере и слегка выделил интонацией последнее слово), плохо обращались. Пожалуйста, расскажите нам все, что знаете про Анатолия. Не исключаю, что это окажется для нас важным.
Зенф неподвижно сидел за столом и завороженно глядел на учителя. Тойер никогда еще не видел его таким.
Учитель рассказывал об ученике с большой теплотой. Как правило, теперь в Германию приезжают лишь те переселенцы, которые прозевали большой бум девяностых; иногда это предполагает определенный вывод об их интеллектуальном уровне.
— Но эта семья другая, — продолжал он. — Мать решилась перебраться сюда ради будущего своих детей. В России она работала ветеринаром и была вполне благополучна. Между прочим, она русская. У отца, бросившего семью и прервавшего с ней всякие контакты, были немецкие предки. Какое-то время Шмидты просто голодали. — Тойер вспомнил про слабые кости Анатолия. Да, верно, конечно, верно. — Если вспомнить, как быстро все они выучили немецкий, как они стараются идти в ногу со здешней жизнью в той трудной ситуации, в которой сейчас оказалась экономика…
Нет, Тойер вовсе не хотел слушать доклад учителя об — ах! — ужасном кризисе в Германии, квазизагнивающем чемпионе мира по экспорту, но тут Фредерсен сменил тему:
— Вы упомянули про «Альбом дружбы». Значит, он уже тогда написал в него по-немецки? — Тойер кивнул. — Вот видите… Но вот что действительно трудно освоить сразу — какие штаны надеть, чтобы выглядеть крутым, какая музыка делает тебя своим в классе, а какой надо стыдиться. Анатолий любил классическую музыку, и боже мой, как только над ним ни издевались эти паршивцы… Не уверен, смогу ли я дальше преподавать в этом классе хотя бы неделю. Мальчик успевал лучше всех по большинству предметов, даже по немецкому — устную речь он усвоил блестяще. Мать хотела сменить школу из-за его проблем с общением, а я посоветовал немного повременить, ах, знать бы!.. — Фредерсен закрыл глаза. — Летом он перешел бы в новую школу, и я поэтому назначил экскурсию на зимние каникулы, ведь он заслужил такую поездку. Зачем я это сделал!
Тойер попытался представить Анатолия. Поскольку он так и не взглянул в то утро на его лицо, картина получалась жутковатая: ребенок в белой, без глаз маске. Вокруг него все смеются. Он сидит на последней парте, углубившись в «Жизнь животных» Брема. В Анатолия швыряют шарики из фольги, мелки. Среди ребят и он, коренастый Иоганнес, не хорошист, не двоечник, довольно популярный в классе. Ему припомнились бесконечные и жестокие детские пакости, зачинщиком которых он был в годы учебы. Он и теперь думал о них без особых угрызений совести. Однажды в их классе появился мальчишка-адвентист. Он выглядел так же, как все, но по субботам никогда не приходил на уроки: адвентистам это было разрешено законом, по словам их классного руководителя. И вот в один прекрасный день крепыш Иоганнес Тойер сел верхом на поверженного адвентиста и надавал ему оплеух, просто так, за то, что адвентист. Тойер и по сей день толком не знал, что значит это слово… И все-таки что-то не складывалось, что-то было не так…
25 
