7 
– Два, – повторила она. – В конце первого месяца она пришла повидать меня и спросила, указали мне молитвы и размышления истинный путь или нет. Я ответила ей, что молилась и размышляла, – и так и было, – но все же меня по-прежнему тревожат эти смерти. Она не пожелала слушать и велела мне молчать дальше.
– И вы подчинились?
Она кивнула.
– А потом?
– Я провела еще неделю в молитвах и вот тогда стала пытаться припомнить все беседы с этими людьми, и мне вспомнилось, что говорили синьорина да Пре и синьора Кристанти о своих деньгах. До этого я не позволяла себе думать об этом, но раз начавши, не могла прекратить.
Брунетти представил себе охват и разнообразие того, что можно «припомнить» за месяц с лишним одиночества и молчания.
– И что случилось в конце второго месяца?
– Мать-настоятельница снова пришла ко мне и спросила, образумилась ли я. Я сказала «да», и, вероятно, это была правда. – Она замолчала и опять улыбнулась ему грустной, нервной улыбкой.
– А потом?
– А потом я ушла.
– Вот просто так?
Он немедленно подумал о практической стороне дела: одежде, деньгах, транспорте. Странно, а ведь о том же самом приходилось заботиться, когда человек освобождался из тюрьмы.
– В тот же день я вышла наружу вместе с посетителями. Вроде бы никто не подумал, что это странно; никто и не заметил. Я спросила одну из выходивших женщин, где можно купить какую-нибудь одежду. У меня было всего семнадцать тысяч лир.
Брунетти спросил:
– И она подсказала вам?
– Ее отец был одним из моих пациентов, так что она меня знала. Они с мужем пригласили меня поехать к ним домой – на ужин. Мне было некуда деваться, и я поехала. Это на Лидо.
– И?…
– На катере я рассказала им о своем решении, но умолчала о причине. По-моему, я ее представляла довольно смутно, да и теперь она мне не яснее. Я не возводила хулу ни на орден, ни на дом престарелых. И теперь этого не делаю, правда?
Он понятия не имел и лишь покачал головой. Она продолжала:
– Все, что я сделала, – рассказала матери-настоятельнице о смертях – что они мне кажутся странными, и их так много.
Вполне будничным тоном Брунетти сообщил:
– Я читал, что старики иногда умирают один за другим, без всякой причины.
– Это я вам сказала. Обычно – сразу после праздников.
– Не может ли объяснение крыться в этом?
Глаза ее сверкнули, – как показалось Брунетти, гневом.
– Конечно, может. Но тогда зачем они старались заставить меня молчать?
– Думаю, вы рассказали мне и об этом, Мария.
– О чем?
– О вашем обете. Послушания. Не знаю, насколько для них это важно, но возможно, их это озаботило больше, чем все остальное.
Она не ответила, и он продолжил:
– Вы не думаете, что это так?
Она снова явно не собиралась отвечать, и он спросил:
– А что потом случилось? С этими людьми с Лидо?
– Они были очень добры ко мне. После того как мы поужинали, она дала мне кое-что из своих вещей. – Девушка развела руки, показывая юбку, которая была на ней надета. – Я пробыла у них первую неделю, а потом они помогли мне поступить на работу в клинику.
– Вам не понадобился для этого документ, подтверждающий вашу личность?
Она покачала головой.
– Нет. Там были так рады, что нашелся хоть кто-то на эту работу, что не задавали никаких вопросов. Но я написала в муниципалитет своего родного города и попросила выслать мне копии свидетельства о рождении и carta d'identita[8]. Если я намерена вернуться к мирской жизни, полагаю, они мне понадобятся.
– На какой адрес вы их заказали – в клинику?
– Нет, на домашний этих людей. – Услышав озабоченность в его голосе, она поинтересовалась: – Почему вы спрашиваете?
Он ответил на ее вопрос отрицательным, решительным движением головы.
– Просто любопытство. Никогда не знаешь, сколько времени это займет. – Это была очевидная ложь, но Брунетти надеялся, что Мария так долго пробыла в монахинях, что ее проглотит. – Вы поддерживаете связь с кем-нибудь из casa di cura или вашего ордена?
– Нет, ни с кем.
– Они знают, куда вы делись?
– Не думаю, – помотала она головой. – Им неоткуда было узнать.
– Те люди с Лидо не могли им сообщить?
– Нет, я просила их никому обо мне не говорить и думаю, не скажут. – Вспомнив, что он уже выказал какую-то обеспокоенность, поинтересовалась: – А почему вы спрашиваете?
7 
