105 
Трон был тот же. Шкура — та же. Корону Pohouyam'a нгусе-негус еще публично не надевал, по втайне уже примерил — она оказалась ему мала, башка у Фитаурари была сократовского размера, и он втихаря отдал корону дворцовому слесарю, чтобы тот отжал обруч и подогнал под размер регентской головы. Библиотека была та же, но прибавились книги Диккенса, Юма, Льва Толстого, Шопенгауэра, а из новых — хемингуэевское «Прощай, оружие» и «Три товарища» Марии Ремарка. Библии опять не было видно. Ливингстон ошибся еще в одном: конечно же, Pohouyam нюхал никакой не кокаин, а офирскую eboun-траву — стертые в порошок иглы купидонов — и запивал офирским национальным напитком — коньяком с кокосовым молоком.
Сейчас во дворце горели всего три газовые лампы — внутренняя проводка то и дело перегорала, пе хватало лампочек Эдисона, к тому же запил дворцовый электрик, к тому же экономили электричество, потому что небольшая гидроэлектростанция на Голубом Ниле стала на ремонт и модифицировалась. Лампы освещали лица свиты и челяди ярким белым волшебным светом от напыленного на стекло электрума. Это был обычный трудовой день нгусе-негуса — только что он принял тайного итальянского посланника из соседней Эфиопии и подписал несколько указов о предоставлении политического убежища — гражданства Офир не предоставлял, потому что по статусу Офир был временным местопребыванием перед переселением в Эдем. Офирская знать чинно расселась справа и слева от Фитаурари, лицом к наложницам нгусе-негуса в ярких пестрых одеждах. Женщины оживленно двигались, переговаривались, создавая веселый калейдоскоп звуков и красок. Гамилькар стоял в дверях с бахчисарайской колонкой на горбу и ожидал, когда на него обратят внимание. Его видели, но не замечали. Сашко стоял с новогодней елкой. В дальнем углу зала стоял длинный стол, уставленный бутылками с изысканными винами, беспошлинно доставленными из Франции, и шотландским виски разнообразных марок. Такой же стол был накрыт на передней веранде — к нему могли подходить все, кто хотел напиться. Вино никто не пил (кроме женщин). Перед каждым из старейшин и вождей стоял тонкий стакан с крепким напитком, тыквенные чаши с хумусом,[63] курятиной, бараниной, жареными купидонами и овощами. Под столы были задвинуты оцинкованные ведра для костей. На отдельном столике, рядом с троном, стояли бутылка армянского коньяка, бутылка с холодной минеральной водой и три большие банки с молоком. Фитаурари держал стакан с жидкостью молочного цвета — это была смесь коньяка с кокосовым молоком, непривычных такая смесь сразу валила с ног. В центре зала танцевала какая-то из жен негуса. Руки ее по-змеипому извивались, сверкая золотыми браслетами и гипнотизируя зрителей, бедра и живот в разных плоскостях двигались в такт музыке, ноги и барабанная дробь составляли такое же целое, как пальцы барабанщика и кожа барабана.
Наконец Гамилькару надоело ждать, он вошел в зал и с грохотом сбросил с плеч на рассохшийся паркет бахчисарайскую колонку. Паркетины брызнули во все стороны. Нгусе-негус сделал знак, и танцовщица убежала с ковра, освобождая место для Гамилькара. Старейшины потягивали коньяк, нюхали eboun-траву и, казалось, не обращали ни на что внимания. Негус большими глотками осушил стакан коньяка с молоком и вытер губы тыльной стороной ладони. Гамилькар нагнулся, положил на паркет березовое полено и подмигнул Сашку; тот положил на паркет новогоднюю елку. К ним подошел какой-то страшный полуголый негр в переднике, похожий на людоеда, с ожерельем бараньих рогов на шее. Сашко испугался, подумал, что его сейчас убьют, разделают и съедят. Негр-людоед поднял березовое полено, повертел, кивнул и засунул его в карман передника, потом поднял елку, с интересом осмотрел, понюхал, постучал елкой по паркету: «Тук-тук», больно, но благосклонно постучал согнутым пальцем Сашку по голове и сказал:
— Тук-тук. Хороший мальчик!
«Это хорошо, — подумал Сашко. — Тук-тук, все ясно. Племя Ням-ням. Болезнь бери-бери. Имя Кай-Кай. Блюдо кускус. Муха цеце. Все понятно. Здесь можно жить».
ГЛАВА 17. Граффити на кремлевской стене
Сашко Гайдамака
ВЕЧЕРНЕЕ ВАУЧЕРНОЕ
- Я-то думал, что честно
- поделим Россию на части:
- хочешь — сам пропивай,
- хочешь — внукам оставь на пропой.
- Накололи, заразы!
- Опять я поверил начальству.
- И опять пролетел,
- как шрапнель над абхазской тропой.
- В сберегательном банке,
- куда собрались бедолаги
- за своим за родимым,
- Расеюшки кровным куском,
- мне в стеклянном окошке
- вручили кусочек бумаги
- и сказали, что эта бумага —
- моя целиком.
- Я хожу до сих пор
- со сведенными тупо бровями.
- Пропивал и считал:
- как припомню — стыдом опалит!
- Всю страну отхватили
- с морями ее и краями
- и за все уплатили
- неполных двенадцать поллитр!
- Отдаю обстановку за так
- спекулянтам-уродам,
- и останутся скоро в дому
- простыня да кровать.
- Ты прости мне, Россия,
- что я тебя дешево продал!
- Мог продать подороже.
- А мог бы и не продавать.
ГЛАВА 18. Несколько авторских слов о храме терпимости
Принцип Паули, что отдельная личность может вмещать лишь одну индивидуальность, мы оставили далеко позади.
105 
