6 
6
Разве нельзя в Москве найти места более подходящего, чем шкаф в раздевалке литейного цеха завода «Серп и молот»?
Можно найти такое место. Но, оставшись одна на весь мир, решила Настя начинать жизнь сначала. И начинать с главного. Что у нас главное? Главное – пролетарское происхождение. Где взять пролетарское происхождение? Все в роду ее до двенадцатого колена – народ служивый, стрельцы да пушкари, уланы да гусары, драгуны и даже один кавалергард был. Оттого фамилия такая – Стрелецкая. В роду ее те, кто у трона стоял, кто трон хранил, живота не жалея, кто не раз тот трон тряс, как грушу трясут, посмеиваясь. В роду ее те, кому цари не гнушались собственноручно головы рубить. В роду ее те, кого в Сибирь в кандалах гнали, за окаянство. В роду ее те, кто из Сибири в лаптях приходил в столицы белокаменные и лапой мужичьей брал династию за белу грудь, как женщину. В роду ее те, кто в одну ночь пропивал полцарства, а еще полцарства другу дарил. На память. В роду ее те, кто уходил на край земли грехи великие замаливать. В роду ее те, кто с великой войны пришел с офицерским Георгием на шее. В роду ее и те, кто, хряснув шапкой об пол, пошел к красным в услужение, лил за них кровь, дошел до больших ромбов в петлицах и сгинул на Соловках, где прародители непокорные грехи замаливали.
А пролетариев в роду не было.
Признав этот факт, можно дальше было идти двумя путями. Путь первый: пролетарское происхождение себе приписать. Путь второй: открыто во всех анкетах писать: «из дворян». И в пролетариат записаться. Начать пролетарскую династию с ноля. С себя: Настя Жар-птица – пролетарий в исходном поколении.
Сидит Настя-пролетарочка в железном шкафу. Два марафона сегодня прошла, полтора километра кролем, два часа на ковре чучело шестидесятикилограммовое через себя кидала и два часа парашюты укладывала. И семь часов с метлой в литейном цехе. По расчету, должна она уснуть сразу. Но не спится. Может, сменить судьбу? Может, и без пролетарского шкафа прожить можно?
7
Ходят по Москве урки. К ним у Насти интерес нездоровый. Гордые люди. Давят их. Гнут. Кого согнуть не умеют – стреляют. Но не переводятся урки на Москве. К ним, может? Ее-то не согнут. Ее только застрелить можно. Так это пусть. Только у блатных все хорошо. Но женщина ими командовать не может. Так это или не так, Настя не знает. Но слышала такое. Насте это никак не подходит. Ей бы командовать. Если бы родилась Настя во времена Елизаветы или Екатерины, трон бы взяла. Или погибла бы в бастионе Петропавловской крепости, как княжна Тараканова.
Если нельзя женщине у блатных мечтать о великом будущем, то к блатным она не пойдет.
Есть еще сословие на Москве. Процветающее. Продавцы, официанты, все, кто вокруг торговли и распределения. Сытно живут. Хорошая работа.
Есть и еще одно сословие на Москве – писатели, артисты. Но и их ломают и гнут. Кого не согнут, тех стреляют. А кто стреляет? Вот попасть бы в ряды тех, кто всех гнет и ломает. Только ведь и их кто-то ломает и гнет. И стреляет. Потому Настя в пролетариат пошла. Пролетариат – гегемон.
Пошла бы Настя подручным литейщика – не взяли. Не бабье дело, говорят.
8
И снова отгремела вторая смена. Рванул рабочий класс за ворота заводские. Всегда так: первые через проходную вырываются, как поток плотину прорвавший, потом поток слабеет, слабеет, потом тоненьким ручейком струится. А потом уже по одному – капельками. Самые последние долго еще тянутся. В раздевалке еще час последние переругиваются.
Утихло все. Настя – в свой шкаф. И тут же, дверку растворив, мастер Никанор:
– Тут же тебе ноги не разогнуть. Иди сюда.
– Куда?
– Сюда, сюда. У меня же в кабинке и матрас сесть, и укрыться есть чем. Там и спи каждую ночь.
И прижимает ее всю, и охватывает. Жаром дышит и водкой с чесноком.
– Нет, – Настя ему. – Спасибо, Никанор Иваныч, я уж у себя.
А у Никанора глаза жеребячьей кровью налиты, дышит печью огнедышащей. Вцепился ей в плечи лапами. Не отпустит. Злость аж капельками с зубов каплет. Такому не откажи. Растерзает.
Чуть расслабила Настя плечи свои, и Никанор совсем навалился. Тут она его легонько правым коленом и двинула. Согнулся Никанор, Настю отпустил, руки туда прижал, где ноги сходятся. А это тот самый момент, о котором каждый самбист мечтает. Сцепила Настя обе кисти замком в один кулак, вознесла его выше и врубила мастеру своему по загривку. Охнул Никанор, на оба колена пал. Это совсем хорошая ситуация. Знает Настя, что бить его надо, пока на коленях. Не дать вскочить ему. А то лопатой зашибет, никакое самбо не поможет. Потому – удар еще один и по тому же месту. По загривку. Но теперь уже ногой: правое колено к подбородку и разгиб резко вниз. Ребром ступни по шее. Охнул Никанор. Тут бы ему и объяснить, что, мол, промашка вышла и не хотел он ее обидеть. И уж рот открыл, а она ему ногой в дых так двинула, что булькнуло-чавкнуло в Никаноре, и все слова разом забылись, а если бы и вспомнились, так не продохнуть, не то что слово вымолвить. А она его пяткой сверху вниз по печени или еще по какой-то внутренности чувствительной так двинула, что пошли круги зеленовато-фиолетовые. И уж ботинки обувает. Обула. Теперь тот же прием, но только ногой, обутой в большой несгибаемый пролетарский ботинок, – по внутренности чувствительной. Сообразил мастер Никанор, что не зря товарищ Сталин миллион парашютистов готовит. Не потехи ради. Не просто они там в своих кружках с парашютами сигают, но и…
6 
