очень нудно 
27 
— Я посмотрю, как вы будете смеяться на суде! — прорычал взбешенный полицейский. — На вашем месте я бы задумался об адвокате! Наверное, среди ваших влиятельных знакомых найдется хоть один?
— Даже несколько, но не думаю, что нужно будить их в такой поздний час…
Показная веселость египтолога несколько уменьшилась, когда на улице, где стояли полицейские машины, он увидел свой маленький автомобиль, к которому был нежно привязан.
— Моя машина! — воскликнул он. — Вы же не собираетесь оставить ее здесь?
— Так эта красная штучка принадлежит вам? — осведомился Лемерсье, который вышел из дома, чтобы присутствовать при отправке арестованных.
— Да, моя! И она мне очень дорога!
— Очень хорошо, мы о ней позаботимся! Легри! — позвал он. — Права при тебе?
— Да, шеф!
— Отгони ее в наш двор!
Адальбер с явным беспокойством следил за действиями полицейского, который сел за руль и стал рассматривать щиток приборов. Он с облегчением вздохнул, когда мотор сразу завелся, но при переходе на первую скорость рокот сменился жутким скрежетом.
— Идиот! — разъярился кроткий Адальбер. — Водить не умеете! Вы где раздобыли свои права? В мешке Деда Мороза?
— Успокойся, — с улыбкой сказал Альдо. — Мы и не такое видывали!
Через полчаса на улице вновь воцарилась тишина: драгоценный «Амилькар» обрел приют во дворе полицейского управления, а оба друга очутились за решеткой камеры в компании смертельно пьяного бродяги, который развалился на скамье, предназначенной для отдыха заключенных. И вновь прибывшие провели остаток ночи, сидя на полу.
Полы в этом помещении, которое в былые времена явно служило конюшней какого-нибудь аристократа, мало располагали ко сну, зато способствовали размышлению. В то время как Адальбер, давно привыкнув к отсутствию комфорта на археологических раскопках, свернулся клубком и сразу заснул, Морозини прислонился спиной к стене и закурил, обнаружив при этом с досадой, что у него остается только одна сигарета. В голубоватой струйке дыма, поднимающейся к потолку, перед ним вновь возникало трогательное юное лицо с громадными глазами цвета морской волны — двумя прозрачными и вместе с тем непроницаемыми озерами. Почему она, казалось, уже примирившись с незваными гостями и даже позволив им войти в свою спальню, внезапно ополчилась на них?
Только потому, что Адальбер упомянул ее вероятного жениха? Но это предположение совершенно невинно — ведь девушка так красива. Конечно, одета она бедновато — ее серый костюм напомнил Альдо немыслимые одеяния Лизы, когда та под именем Мины Ван Зельден исполняла при нем функции безупречной секретарши. Да, эта девушка явно не была богатой. Но дешевенькая ткань и дурной покрой не могли скрыть длинных ног и изящной фигуры: к стыду своему, Альдо тогда неожиданно ощутил острое желание познать тайны ее тела. Сейчас он корил себя за это, понимая всю опасность подобных порывов. Видимо, воздержание, которому подвергла его жена, уже начинало сказываться.
Осознав, что его мысли постоянно возвращаются к этой жгучей теме, он попытался разбудить в себе гнев. Эта девушка не только донесла на них вопреки всякой логике — если бы они разгромили дом, то не стали бы тупо дожидаться возвращения хозяйки, — она еще и жалобу на них подала! Хорошо еще, что не обвинила их в изнасиловании! Об этом Альдо даже сожалел: по крайней мере, он знал бы, за что сидит, и сохранил бы сладостное воспоминание, которое помогло ему коротать время в тюрьме. Но девушка не испытывала никакого страха перед незваными гостями! Почему же тогда она отказалась от предложенной помощи? Он готов был поклясться, что Каролин чем-то напугана. Испуг этот был давний и, видимо, не покидал ее.
Адальбер в это время захрапел дуэтом с бродягой, и Альдо встал, чтобы слегка размять ноги в тесной камере. На ходу он пнул своего друга пониже спины, и тот, не просыпаясь, сменил модуляцию, перейдя на минорные тона. Альдо чувствовал себя грязным, у него болела поясница, и он в раздражении стал свистеть. Адальбер никак не отреагировал, а бродяга открыл один глаз и, прищелкнув языком, объявил:
— Пить хочу!
Повернувшись к стене, он снова заснул. На сей раз беззвучно, что все-таки означало некоторое улучшение. Тем не менее Морозини ощущал нарастающую тоску: он вновь сел спиной к стене и закурил последнюю сигарету.
Около восьми утра бродягу, еще толком не проснувшегося, выпустили на свободу — его обвиняли только в нарушении ночной тишины, — и он отправился досыпать на первой же скамье, явившейся его неверному взору. Двум другим обитателям камеры великодушный тюремщик принес по чашке «кофе» неопределенного цвета и по ломтю заплесневелого хлеба. Почти сразу после этого явился комиссар Лемерсье с вопросом, не желают ли они признать свою вину, а на их дружный возмущенный протест ответил, что в таком случае им придется иметь дело со следователем.
27 
