— Но и после этой даты, доктор, в ежедневнике отмечены утренние встречи с вами.
— Да, мы виделись еще дважды. Сначала он пришел ко мне и попросил его обследовать. А потом, неделю спустя, приходил за результатами.
— Вы не могли бы сообщить их мне?
— А вы не могли бы сначала объяснить мне, почему вам это представляется столь важным?
— Создается впечатление, что маэстро был чем-то озабочен, чем-то серьезно обеспокоен. Так говорят многие, с кем я тут разговаривал. Вот я и пытаюсь выяснить, в чем дело — что могло так на него подействовать.
— Боюсь, что не понимаю, какое все это имеет отношение к делу.
— Доктор, мне необходимо знать как можно больше о состоянии его здоровья. Помните — все, что я узнаю, может помочь мне найти человека, виновного в его смерти, чтобы тот понес заслуженное наказание.
Паола не раз втолковывала ему, что единственный путь к сердцу немца — это апелляция к букве закона. И стремительная реакция собеседника, похоже, в очередной раз подтвердила ее правоту.
— В таком случае я охотно готов вам помочь.
— Что это было за обследование?
— Как я уже говорил, с горлом и голосом у него все было в порядке. Зрение превосходное. Однако имелось некоторое нарушение слуха, почему он и обратился ко мне с просьбой провести обследование.
— И каковы были результаты, доктор?
— Как я сказал, некоторое ослабление слуха. Незначительное. Вещь вполне закономерная для его возраста. — Доктор поспешно поправился — Для нашего возраста.
— Когда вы его обследовали, доктор? Я нашел пометки за октябрь.
— Да, примерно тогда. Чтобы назвать вам точную дату, мне надо поднять записи.
— А точных результатов вы не помните?
— Нет-нет, что вы! Но скажу вам со всей уверенностью, что снижение не больше десяти процентов. Иначе я бы запомнил.
— Это существенное снижение?
— Отнюдь.
— Но заметное?
— Заметное?
— Оно могло сказаться на его дирижировании?
— Именно это хотел знать и Хельмут. Я объяснил ему, что ничего страшного, что снижение слуха совсем незначительное. Он мне поверил. Но тем же утром я сообщил ему и другую новость, и она его явно расстроила.
— Что такое?
— Он направил ко мне молодую певицу — у нее возникли проблемы с вокалом. Я обнаружил у нее узелки на связках, их удаляют хирургическим путем. И я сказал Хельмуту, что петь она сможет месяцев через шесть. Он рассчитывал выступать с нею весной в Мюнхене, но это было никак невозможно.
— Больше ничего не припоминаете?
— Нет, ничего конкретного. Он сказал, что навестит меня, когда они вернутся из Венеции, но я понял так, что они нанесут нам с женой обычный домашний визит.
Брунетти уловил в голосе собеседника некое сомнение и ухватился:
— Ведь было и что-то еще, доктор?
— Он спросил, не могу ли я ему порекомендовать кого-нибудь в Венеции. Как врача. Я сказал ему, пусть не валяет дурака, он здоров как вол. А если заболеет, то оперная компания раздобудет ему лучших врачей на свете. Но он настаивал, чтобы порекомендовал именно я.
— Тоже отоларинголога?
— Да. В конце концов я назвал ему врача, с которым сам несколько раз консультировался. Он преподает в университете Падуи.
— Его имя, доктор?
— Валерио Трепонти. У него там еще и частная практика, но телефона у меня нет. И Хельмут тоже не спрашивал, ему достаточно было имени.
— Не помните, он записал это имя?
— Нет, не записывал. Честно говоря, мне тогда показалось, что с его стороны это простое упрямство. B вообще встретились-то мы по поводу той певицы.
— И последний вопрос, доктор.
— Да?
— За те несколько раз, что вы его видели, вы не заметили в нем никаких перемен — вам не показалось, что он чем-то встревожен или огорчен?
После долгого молчания доктор ответил:
— Что-то такое было — но что именно, точно не скажу.
— Вы его не спрашивали?
— Хельмуту подобных вопросов никто не задает.
Брунетти едва удержался от реплики, что для друга с сорокалетним стажем можно бы и сделать исключение. И вместо этого спросил:
— А сами вы что думаете?
Снова молчание, почти такой же длительности.
— Я подумал, это как-то связано с Элизабет. И поэтому ничего не стал говорить Хельмуту. Это всегда было для него болезненной темой — что у них такая разница в возрасте. Но, может быть, вам лучше спросить у нее самой, комиссар?