63 
– Орел.
– Решка.
– Швыряйте.
Степаняк-Енисейский подбрасывает рубль, но тот скатывается по столу на пол.
– Перебросить?
– Не надо.
– Вам первому.
– Прокрутите барабан. Не глядя.
Степаняк-Енисейский проводит ладонью по барабану и передает наган мне.
Я взвожу курок, приставляю дуло к виску и нажимаю. В моем шарике раздается звонкий щелчок, но небо не падает. Кладу наган на «Человечество и прогресс».
– Значит, если патрон находится в седьмой, как вы говорите, каморе…
– Тогда повезет обоим.
– Полшанса против трех остаться в живых, – подсчитывает Степаняк-Енисейский. – Жестоко.
Он приставляет наган к виску и нажимает на курок.
Он хорошо держится, лицо спокойно.
Моя очередь.
Шансов мало. Интересно, боюсь я или не боюсь проткнуть свой воздушный шарик? Снесет ведь череп, и мозги по стенке…
Нажимаю.
Пустой щелчок.
Я слышу свой голос:
– Ладно, достаточно, черт с вами. Глупо все это.
– Нет, почему же «черт со мной»? – с достоинством отвечает Степаняк-Енисейский. – Я свой выстрел сделаю, и тогда прекратим, если хотите.
Он целит себе в лоб.
Я зажмуриваю правый глаз.
Щелчок.
– Вы удовлетворены?
– Да. Прекратили.
– Значит, ничья, – улыбается он. – На вас лица нет. Вот что значит воображение! Вы так побледнели, будто наган в самом деле заряжен.
Так вот почему он не боится! Он же нюх потерял, он думает, что я с ним шутки шучу!
Я хватаю наган и щелкаю в потолок пятый, свой выстрел.
Осечка.
Я взвожу и нажимаю курок в шестой раз…
43
Сила отдачи рвет наган из пальцев, выворачивая запястье. Свет гаснет, люстра прострелена, пуля рикошетирует от бетонного перекрытия, разбивает бутылку коньяка и вонзается в стол между мной и оглушенным профессором. На выстрел сбегается вся гостиница, но переполох уже позади. Наган конфискован полтавским сержантом, а Степаняка-Енисейского с признаками инфаркта утащили санитары, и теперь Леонард Христианович на «скорой помощи» поведет борьбу за его жизнь. Профессор думал, что наган пустой и что я с ним шутки шучу в условиях демократии.
Мои склерозные затвердевшие шарики после выпитой водки размягчились, и я сплю, уложив забинтованную руку поверх одеяла. В номере приятно пахнет пороховой гарью с примесью коньяка и с отзвуком копченой колбасы. Татьяна подтерла норковой шубкой лужу армянского коньяка и, решив, что уж до утра я успокоился, увела марсианина в свой номер.
Все правильно, где же ему еще спать?
Мне тепло, хорошо. Затмение Марса давно закончилось, и звезды глядят в открытую форточку сотнями глаз. Я чувствую ЕГО присутствие. Говорят, что у Ангела Смерти сотни глаз, и если после ЕГО посещения человек остается жить, то душа этого человека получает всевидение. Сейчас проверим. ЕМУ там холодно за окном. Я вызываю ЕГО. Это делается просто, безо всякой тарелочки – надо ЕГО почувствовать, открыть форточку и сказать:
– Заходи.
Жду.
На форточку, хлопая крыльями, усаживается худая ворона. Одним глазом она настороженно поглядывает на меня, другим – на серебряный олимпийский рубль под столом. Обычная, серая с черным, февральская ворона.
– Заходи, не стесняйся, – приглашаю я.
Ворона, примерившись и шевельнув занавеской, спрыгивает с форточки на подоконник, с подоконника – на пол и, царапая коготками паркет, шагает под стол. Там она долго шебуршится, клюет олимпийский рубль, пыхтит и наконец выбирается из-под стола, превратившись в этакую фигуру без лица, с позолоченными усами, в черной хламиде до пят и с пустыми рукавами.
– Що ж вы робите? – говорит эта фигура голосом полтавского сержанта. – Стриляете серед ночи в готели! Негайно виддайте зброю! Ну що ж це таке! Люды сплять!
Фигура запускает правый рукав за спину и начинает отстегивать с лопаток какие-то серые гусиные крылышки.
Я сказал, что у фигуры нет лица? Я ошибся. Ее лицо каким-то странным образом напоминает мне лица разных виденных мною людей; к тому же фигура говорит их голосами.
– Кто ж так стреляет?! – сердито спрашивает фигура голосом швейцара Нафталиныча и раскладывает гусиные крылышки на едва теплой отопительной батарее. Потом принюхивается и произносит трагическим шепотом:
– И коньяк разбили! Армянский! Кто ж так стреляет? Ты мне всю программу испортил! Шестой выстрел кому предназначался? Профессору. А ты пошел на попятную, и теперь у него инфаркт… Всего-навсего. Что я теперь ЕМУ скажу? Чем отрапортую?
63 
