40

Мой художественный вкус, как у всех мальчишек, родившихся перед завоеванием планеты японскими комиксами, сформировался под влиянием Уолта Диснея.

Лет в восемь я отдал бы все на свете, чтобы съездить в Диснейленд. Каждую ночь мне снился один и тот же сон: под ослепительно-ярким солнцем Флориды я бешусь в каком-то игровом зале и вдруг вижу Дональда и его друзей. Растроганный до слез, я жму им руки, украдкой похлопываю по попке Минни, а потом мы все вместе съедаем гигантскую порцию жареной картошки, политой литрами кетчупа.

В то время мне нравились яркие краски и девочки с розовыми ленточками в волосах. В школе я рисовал человечков с блаженными лицами и с четырьмя пальцами на руках. Я одевал их исключительно в фиолетовые и бирюзовые наряды. Когда со мной заговаривали, я отвечал какими-то нечленораздельными звуками, перемежающимися истерическими выкриками.

Вряд ли стоит объяснять, что я вспоминал этот период своей жизни без особой гордости.

В один прекрасный день мой отец, испугавшись странного существа, подраставшего рядом с ним, решил как-то реагировать. И вот, в порядке противодействия злотворным влияниям, он стал по воскресеньям водить меня в Лувр. Мы проводили там послеполуденное время в окружении древних мраморных статуй и полотен эпохи Возрождения.

Конечно, отец руководствовался самыми благими намерениями, но мне эти еженедельные походы казались совершенно неинтересными, и я стремился лишь к одному: поскорее вернуться домой и увидеть моих приятелей из чудесного мира дядюшки Уолта.

Достигнув переходного возраста, возраста первых шумных вечеринок, а в моем случае — возраста прыщей и диких причесок, я все же обратил внимание на пышные формы девушек, чьи изображения покрывали бесконечные стены музея.

Передо мной внезапно открылся новый мир, населенный полуобнаженными женщинами, томно возлежавшими на кроватях под балдахинами, в окружении пухлых ангелочков и фавнов, исполненных почти неприкрытой чувственности.

Это стало настоящим откровением. Прославлением женщины в духе Петрарки, как говорили на уроках средневековой литературы. Даже урок биологии, посвященный устройству и функциям органов размножения человека, не произвел на меня такого впечатления. С тех пор задница Минни уже не казалась мне такой возбуждающей, особенно по сравнению с попками моих одноклассниц.

Таким образом, музей стал основным катализатором моего полового созревания, и я раз и навсегда распростился со страстью к кричащим краскам.

Былая привязанность к безвкусице внезапно проснулась во мне, когда я, вслед за Тененти, вошел в лавку его приятеля-антиквара. Среди кучи предметов, загромождавших помещение, мое внимание тут же привлекла одна статуэтка.

Это цветастое изделие высотой около тридцати сантиметров изображало Святую Деву. Тощая как жердь богоматерь была наряжена в зеленоватое платье и желтую накидку, почти полностью закрывавшую лицо. Краски, нанесенные размашистыми мазками, совершенно не сочетались, и создавалось впечатление, что выбирал их дальтоник.

Несчастная мадонна была по-настоящему уродлива. Почти так же ужасна, как скульптуры Бертена.

— Кошмар, правда? — спросил, направляясь ко мне и протягивая мне руку, маленький плешивый человечек. — Я уже лет десять пытаюсь продать ее, но никто не берет.

— Вот уж не поверю, — сострил я. — Восемнадцатый?

— Хуже... Середина девятнадцатого, апофеоз неоготики. Гипс под мрамор, раскрашенный, судя по всему, слепым, причем работал он ногами. Иначе не объяснить все эти подтеки и слои краски. Ничего страшнее с тех пор не делали. Я даже не хочу знать имени той бездари, которая это сотворила. Будь этот человек еще жив, думаю, мне доставило бы удовольствие четвертовать его.

Я не мог не согласиться с ним, ведь я сам испытывал такие же чувства в отношении Бертена, пока нож убийцы не оборвал безвременно его творческую карьеру.

  90