очень нудно 
28 
Я отдал ему меч и снова вытащил свой нож.
Когда мы стали колоть его и бить по спине, паук зашипел от ярости, слов было не разобрать. Похоже, он привык к смиренным, или, по крайней мере, смирным подношениям в виде его слуг, но мы были воинами Вашу и собирались дорого отдать свою жизнь, прежде чем стать "лакомым кусочком" для этого болтливого паука.
Он свистел, шипел и бранился. В ярости он кинулся с паутины на пол, но мы держались крепко, при этом продолжая наносить ему удары в надежде найти тот единственный - смертельный - удар, который нас спасет.
Он попытался перевернуться на спину, чтобы раздавить нас тяжестью своего тела, но, возможно, его удержал инстинкт, свойственный многим насекомым: оказавшись на спине, они уже не могут снова встать на ноги. Как бы то ни было, только в самый последний момент он сохранил равновесие и стал метаться по всему залу.
Из десятка ран на его теле текла липкая черная кровь, но ни одна из этих ран не ослабила, казалось, его прыти.
Вдруг он понесся по прямой, издавая ноющий жалобный крик.
Мы продолжали крепко держаться за его шерсть, а скорость все росла, и мы стали изумленно переглядываться.
Он мчался, как машина, - 60 миль в час или даже больше - по тоннелям, унося нас все глубже и глубже в свой каменный город…
Издаваемый им звук стал громче. Зверь впал в неистовство. Отчего это произошло, мы не знаем: или вдруг им овладело сумасшествие, которое досталось ему по наследству от ненормальных предков и которое он больше не мог скрывать, или он обезумел от боли, причиняемой ему ранами.
И вдруг я заметил над нами какое-то движение.
Группа - стая? - человекообразных пауков - тех же самых, что доставили нас в зал с паутиной, или других - была явно охвачена паникой, когда увидела, что происходило.
И тут огромный умный паук замедлил свой сумасшедший бег и стал нападать на них, отрывая им головы, перекусывая их пополам, давя их между своими гигантскими челюстями. Какое же это было отвратительное зрелище!
Мы продолжали держаться за шерсть метавшегося в исступлении зверя. Время от времени из его пасти вылетали членораздельные звуки, но что означали эти слова, мы не знали.
Вскоре позади гигантского паука осталась лишь гора обезображенных трупов: ни один из паукообразных людей не избежал страшной участи.
Моя рука болела. В любую секунду пальцы могли разжаться и выпустить шерсть паука, и я мог свалиться к нему под ноги и стать его жертвой. Судя по мрачному выражению лица Гула Хаджи, он тоже уже не выдерживал напряжения этих гонок.
И тут совершенно неожиданно для нас паук остановился и стал медленно оседать. Паук опустился на землю посреди того, что некогда было его свитой.
Он уничтожил своих слуг, кажется, в предсмертной агонии, ибо он выкрикнул лишь: "Их больше нет!" - и умер.
Мы убедились, что сердце его перестало биться, и буквально упали вниз с его спины. Прежде чем уйти, мы остановились посмотреть на него.
- Я рад, что умер он, а не мы, - сказал я. - Но должно быть, он понимал, что был последним представителем своего аномального вида. О чем думало это безумное, обозленное существо? Я ему в какой-то степени сочувствовал. Можно даже сказать, что он умер достойной смертью.
- Ты, наверное, заметил что-то, что ускользнуло от моего внимания, - возразил Гул Хаджи. - Я видел только врага, который нас чуть не уничтожил. Но вместо этого мы убили его, и это великолепно.
Прагматизм моего друга вернул меня к действительности: я перестал заниматься неуместными в данных обстоятельствах размышлениями о судьбе нашего недавнего грозного противника и о мире, который он здесь, в скале, устроил, и начал раздумывать, как из этого мира выбраться.
Я также подумал, все ли человекообразные пауки были убиты их агонизирующим повелителем.
Мы пробрались между трупами и по тоннелю вышли в огромный зал.
Мы обнаружили там еще один тоннель и пошли по нему просто потому, что рано или поздно надеялись попасть в комнату, где будет дверь, ведущая наружу, или, по крайней мере, окно, а они должны были быть, мы видели их снаружи.
Тоннели таили в себе некоторые неудобства для Гула Хаджи. Ибо только некоторые из них были достаточно большими для синего великана или, скажем, для гигантского паука Мишассы. Из этого мы заключили, что даже среди себе подобных это существо было чем-то особенным.
И снова во мне шевельнулось что-то вроде сочувствия к этому бесформенному созданию, которое обладало таким недюжинным интеллектом и так плохо было приспособлено для мира. Несмотря на то, что этот паук угрожал моей жизни, я не мог больше его ненавидеть.
28 
