77 
— Но... — начала она.
Он остановился в дверях и обернулся:
— Помочь тебе с Рагнхилль?
— Да нет, не надо. Я хочу... Но, Ингвар...
— Что?
— Может быть, он лжет? Может, он...
— Нет. Все его объяснения точно соответствуют тому, что мы нашли в доме Фионы. Мы добились разрешения на допрос. Конечно, не очень разумно в плане здоровья, но... Ему известны детали, которые не были обнародованы. У него был серьезный мотив. Фиона не хотела иметь с ним ничего общего. Все, как ты сказала. Она от него отказалась. Матс Бохус утверждает, что она чувствовала по отношению к нему отвращение. Отвращение, повторял он. Снова и снова. Он даже... — Ингвар потер лицо рукой и глубоко вздохнул. — Он принес с собой нож. Тот, которым отрезал язык. Он убил ее, Ингер Йоханне.
— Он может врать об остальных! Он мог признаться в убийстве матери и врать о...
Ингвар с силой сжал пустую пивную банку.
— Нет, — сказал он. — Я никогда не встречал более надежного алиби. Он не выходил за больничные стены после двадцать первого января. — Он с сожалением посмотрел на банку, как будто забыл, что она уже пуста. Поднял отсутствующий взгляд и спросил: — Что ты хотела сказать?
Ингер Йоханне мотнула головой, положила Рагнхилль на плечо и поплотнее подоткнула плед, укрыв себя и ребенка.
— Мне показалось, что ты хотела мне что-то сказать, когда я вошел, — сказал Ингвар, широко зевая.
Она ждала его столько часов, выглядывала в окно, не идет ли он, гипнотизировала телефон, смотрела на часы; она нетерпеливо и беспокойно ждала возможности переложить на него часть того бремени, о котором сегодня вспомнила. А потом оказалось, что это просто случайность.
— Ничего, — сказала она. — Ничего.
— Ладно, тогда я ложусь спать. — И он вышел.
Наступило воскресенье, двадцать второе февраля. На улицах было невероятно тихо. На Карл-Юхансгате не видно было ни одного пешехода, хотя ночные клубы и некоторые пабы были еще открыты. Метель тяжело и влажно мела с фьорда и отпугивала большинство гуляющих от поиска новых приключений. Даже на стоянке такси у Национального театра, где обычно в это время происходили драки и громкие ссоры, было почти безлюдно. Только девушка в слишком короткой юбке и легких ботинках стояла спиной к ветру, переступала с ноги на ногу и быстро говорила что-то в мобильный телефон.
— Лучше проехать по Дроннинг-Мёудсгате, — сказал один из полицейских и сунул в карман клочок бумаги.
— А по-моему...
— Дроннинг-Мёудсгате, — повторил полицейский. — Кто из нас объезжает этот район годами?
Младший полицейский сдался. Он первый раз дежурил с этим здоровенным мужиком, развалившимся сейчас на пассажирском сиденье, и решил, что лучше всего помалкивать и делать то, что скажут. Они продолжали ехать в тишине.
— Вот, — сказал младший, останавливая машину за большим сугробом на Витфельдсгате. — Это лучшее место для парковки.
— Выбираться отсюда будешь сам, — ворчал здоровенный полицейский, с большим трудом выбираясь из машины. — Если мы не сможем выехать, разбираться с этим дерьмом будешь сам. Я возьму такси. Просто чтоб ты знал. Я, черт побери, не собираюсь... — Последние слова отнес порыв ветра.
Молодой полицейский ступал в следы коллеги.
— Чертовски повезло, — демонстративно, в сторону, произнес старший, ловко открывая подъездную дверь отмычкой, загородив при этом широкой спиной замок. — Дверь, мать ее, была открыта! Так что не понадобятся никакие разрешения ни от каких гребаных юристов. Давай заходи, полицейский Кальвю.
Петеру Кальвю было двадцать девять лет, и он до сих пор не растерял свою детскую веру в добро. Он был аккуратно и коротко пострижен и хорошо одет. В сравнении с неряхой в джинсах и стоптанных ботинках «мартинс», который шел впереди него к лифту, Петер Кальвю выглядел так, будто в полицию Осло его завербовали из академии Вест-Пойнт. У лестницы он остановился, заложив руки за спину.
— Это грубое нарушение закона! — сказал он срывающимся голосом. — Я не могу...
— Заткнись, — равнодушно оборвал его старший коллега.
Дверь лифта открылась, коллега бесцеремонно ввалился внутрь, Петер Кальвю, поколебавшись, вошел за ним.
— Поверь мне, — сказал старший полицейский с издевательской улыбкой. — В этой профессии не выжить без мелких нарушений. Мы должны приходить неожиданно, сам понимаешь.
Он подмигнул. Взгляд был странный: один глаз синий, другой карий, как у лайки.
77 
