9. На углу Мальколм-Икс и Мартина Лютера

В те первые дни я чувствовал себя астронавтом, исследующим город, только что открытый на Марсе. Люди не были похожи на людей. Они казались мне инопланетянами, которые с сопением втягивали носами холодный воздух и, бормоча что-то непонятное, с какой-то зловещей целеустремленностью ныряли под землю, чтобы войти в громыхающие, плюющиеся электрическими искрами вагоны. Люди разговаривали, делали покупки, волокли в школы свои уменьшенные копии, а я наблюдал за ними из укромных уголков, изо всех сил стараясь остаться незамеченным, чтобы никто, не дай бог, не признал во мне чужака, существо из другого мира. Я боялся, что в любую минуту кто-нибудь может крикнуть обычные в таких случаях слова: «Протестант!», «Уитлендер!» ^[49], «Еврей!», «Прокаженный!». Или нет – скорее всего, это будет что-то, что они поймут, а я – нет, потому что теперь даже их язык казался мне странным. Их манера… нет, нельзя сказать, чтобы они держались откровенно враждебно; скорее в их поведении сквозило безразличие. Они шли мимо меня, выпрямив спину и размахивая длинными руками, шли быстро, потому что для них улица была всего лишь промежуточным этапом, связующим звеном между домом и работой. Впрочем, существовали и другие – те, что жили в парках и просто на улицах. На пространстве от Маунт-Моррис до Морнингсайда и Риверсайда они попадались буквально на каждом шагу; оборванные, настороженные, с шаркающей походкой, они – как и я – скрывались от закона. При встречах мы как будто обменивались тайными знаками, по которым они узнавали во мне своего – человека, оказавшегося за бортом, дрейфующего по воле волн и течений. Мы не произносили ни слова, но между нами существовал молчаливый сговор, и вся территория от 125-й улицы до собора Святого Иоанна, где мы бродили между церквами и зеленеющими лужайками, принадлежала нам, нашему тайному ордену. Впрочем, я не унывал: шатался по улицам, а вечерами возвращался к Ратко, где я мог поесть и выспаться.

И все же порою на меня находило, и я не верил, что самое страшное позади. Что-то во мне как будто ожидало возвращения кошмаров. Мне чудились странные звуки и бледные огоньки, а деревья казались живыми; иной раз я, как наяву, видел раненых птиц и зверей из джунглей, а то мне мерещились чудовища, которые, словно яркое карнавальное шествие, приближались со стороны Квинса – великаны; марширующие оркестры; живые мертвецы; слоны в праздничных попонах; колесные платформы; дети, переодетые крысами или крокодилами. Их видел только я. Только я мог засвидетельствовать их реальность. Я один был настроен на волну кошмаров. Прочие обитатели Гарлема пребывали в блаженном неведении, совершенно не замечая шумной процессии, которая текла и текла через мост Трайборо. Они ее не видели; впрочем, они вообще мало что видели. Все они были слепы и не замечали ровным счетом ничего – совсем как оглушенные ударом пассажиры огромного корабля, который на всем ходу врезался в прибрежные скалы.

Однажды утром, пользуясь тем, что из-за туч проглянуло солнце, я поехал в сторону Квинса, чтобы взглянуть на Атлантический океан. В Рокэвее было холодно, а путешествие от станции под землей до побережья заняло у меня целую вечность. Там я сел на песок и стал смотреть на серую воду. Она казалась непроницаемой, непостижимой и враждебной. Ветер здесь был намного сильнее, чем в городе: завывая, он гнал по поверхности воды белые барашки пены. Песок холодил даже сквозь джинсы. Впрочем, несмотря на холод, с полдюжины серфингистов в черных гидрокостюмах пробовали свои силы на волнах прибоя. Я наблюдал за ними больше часа: мне было любопытно следить, как они терпеливо ждут подходящего водяного вала, а потом бросаются вперед и скользят с волны вниз, одновременно и разрезая воду, и опираясь на нее. Глядя на них, я невольно подумал, что раньше я тоже мог бы кататься, как они. Раньше, но не теперь. Черт…

Я прошел по пляжу чуть дальше – туда, где никого не было. Там я снова сел и, глядя на воду, стал молить океан открыть мне свои тайны. Я ждал какого-то откровения, знака свыше. И совершенно забыл, что океан никогда ничего не дает, никогда ничем не одаривает, что он – всего лишь вместилище, зеркальное подобие тебя самого, но когда я взглянул на него, то не увидел никакого отражения или образа. Так ничего и не узнав, я решил возвращаться.

  109