14 
Потсон немного помолчал.
— Совсем незадолго до битвы при Ватерлоо, в первых числах июня того года, он получил приказ переправить принца Оранского в Брюссель, в безопасное место. Тогда я сказал ему то, что всем нам уже было хорошо известно, а именно — о приближении страшной бойни. Потом стало известно, что его собираются прикомандировать к генералу Дрейксону, человеку совсем другого склада, из ставки принца. Я помню, он так хорошо описал вояку, что я живо представил себе старого джентльмена с его колючими бакенбардами и совершенно негнущейся спиной. Затем — все это было при мне — мастеру Дэмиану было приказано возглавить лобовую кавалерийскую атаку. Это должно было произойти в разгар знаменитого сражения. Он не позволил мне отправиться вместе с ним, сударыня. Только похлопал меня по плечу и посмотрел на меня со своей грустной улыбкой. Я никогда не забуду, как он сказал: «Я убежден, Потсон, что теперь участь моя предрешена и жизнь близка к завершению. Похоже, дружище, я стану тем самым барашком, которого отдали на заклание». Это были его последние слова, сударыня. Больше я с ним не встречался.
Потсон увидел, как побледнело лицо молодой леди. Оно казалось еще белее по контрасту с черной одеждой. Лежавшие на коленях руки задрожали. Но она не вскрикнула, не зарыдала, не издала ни единого звука. Напротив, хладнокровно спросила:
— О каком письме вы говорили?
— Так вот, сударыня, у меня еще долго не выходили из головы слова, которые мастер Дэмиан сказал перед отъездом. Позже, когда я начал собирать его личные вещи для отправки родным, я нашел у него в чемодане сложенную четвертушку бумаги. Она лежала за подкладкой. Я прочитал это послание, сударыня. Извините меня, но я не мог удержаться.
— Позвольте мне взглянуть на него, Потсон.
Хэтти развернула четвертушку бумаги и начала медленно читать письмо. Потом она оторвала глаза от него, посмотрела куда-то поверх плеча Потсона, снова опустила голову и перечитала письмо еще раз. В нем были следующие строки:
«Любовь моя, я до сих пор не могу поверить, что тебя вырвали из моих объятий.
Ах, Дэмиан, если б только наступили прежние времена и мы с тобой могли быть вместе. Если бы у меня была хоть какая-то надежда на то, что ты сможешь вернуться ко мне. Но ты должен понять меня: сейчас у меня нет иного выхода. Я не знаю, как поведет себя лорд Оберлон, но в любом случае ты должен знать, что я больше не вольна распоряжаться собой. Теперь моя судьба в его руках.
Может быть, Бог его покарает, и он будет мучиться в аду за содеянное.
Я же никогда не забуду тебя, мой дорогой.
Прощаюсь с тобой.
Любящая тебя Элизабет».
Хэтти выпрямилась и, аккуратно сложив письмо, посмотрела Потсону прямо в глаза:
— Вы поступили правильно, передав это письмо мне. Ваш поступок заслуживает самых высоких похвал.
Мисс Уортингтон нашла несколько странным то, что ее подопечная провела почти час в обществе денщика. Но это была лишь мимолетная мысль. Однако и позже она не успела ничего толком обдумать, потому что не прошло и двенадцати часов, как ее закружил вихрь совсем иных забот. С того момента тихую молодую леди, целыми днями просиживавшую с безучастным видом у камина или пропадавшую на прогулках, словно подменили. Мисс Уортингтон не узнавала свою подопечную, ту самую Генриетту, которую еще сегодня, после завтрака, она тщетно пыталась вытащить в Пантеон-Базар.
В конце концов мисс Уортингтон решила, что ее настойчивые усилия не прошли даром: ей удалось наконец привести Генриетту в чувство. Как истая христианка, она также верила, что вымолила для бедной девочки Божью милость, в качестве коей, кстати, рассматривала и весьма своевременный визит денщика покойного капитана Дэмиана Ролланда. По ее убеждению, это обстоятельство в какой-то мере помогло Генриетте обрести прежнее душевное равновесие. Увидев столь разительные перемены, мисс Уортингтон с необычайной готовностью вызвалась помочь своей подопечной сменить часть черной одежды на темно-серую. Она собственноручно отнесла на чердак ее черную вуаль и еще кое-какие мелочи, сложив их в старый сундук, оставшийся от покойной бабушки Хэтти.
Через несколько дней мисс Уортингтон получила то самое жалостливое письмо, в котором сестра просила ее срочно выехать в Кент. В полнейшем недоумении и смятении смотрела она на улыбавшуюся подобно невинному младенцу Генриетту. И тогда душу мисс Уортингтон начали раздирать сомнения: она не могла решить, где она теперь была нужнее. Хотя Генриетта с невероятным гостеприимством упрашивала ее остаться, но все же не преминула заметить, что чисто по-человечески разделяет ее чувства и понимает, что значит исполнение долга, которое в подобных обстоятельствах могут испытывать люди по отношению к своей собственной семье.
14 
