Пролог

Горная деревушка заметена снегом по самые крыши. Искрится нетронутый снег, рассеченный резкими синими тенями, прозрачен морозный воздух. Деревья на склонах белы от инея. На далеких вершинах гор Комасон, колдовским светом мерцают ледники. В такие вечера в деревнях поплотнее закрывают зимние деревянные ставни, разводят яркий огонь в очаге, садятся к нему поближе всей семьей, и так сидят допоздна, рассказывая завораживающие страшные сказки о зимней нечисти. Но – только не здесь, в Сасоримуре, где страшные сказки стали явью. В домах свет не горит, не протоптаны дорожки в глубоких сугробах. Осенние ветра давно разорвали летние бумажные ширмы, многие крыши провалились, снег лежит в домах, очаги остыли навсегда. Люди покинули деревню много лет назад, в тот проклятый день в начале осени, когда из Скорпионьей долины вернулся мертвый Кагеру, лесной чародей-мокквисин, сопровождаемый демоном в обличье черного горного волка. Кто помог им восстать из пепла, обитателям Сасоримуры было неведомо. Они просто сбежали в ужасе, оставив незапертые дома и неубранный урожай. А мертвец прошел в дом старосты – да там и обосновался.

В тот зимний вечер в глубине заброшенного дома старосты было как всегда промозгло и неуютно. Пахло старым костром, стены заиндевели, из углов веяло могильным холодом. Ветер, однако, внутрь не проникал, и тлеющие в очаге угли давали кое-какое тепло. Полумрак едва освещал масляный светильник. Мокквисин Кагеру, накинув на плечи старое ватное одеяло, сидел у очага за низким столиком, обложившись свитками и разрезными книгами, и читал древнюю рукопись, делая пометки и выписки. Сожженные пальцы уже неплохо слушались, но всё еще болели. Колдун то и дело кривился, но ни на мгновение не прекращал свою работу.

Неожиданно, не закончив фразы, он отложил кисточку, поднял голову и прислушался.

– К нам, похоже, гости, – сказал он вслух, обращаясь в темноту.

В сумраке бесшумно шевельнулась огромная тень.

– Не трудись, Тошнотник, – раздался голос на крыльце. – Не нужно меня встречать. Я сама найду дорогу.

В дом вошла юная девушка. Мотнула головой, стряхивая снег. Снежинки ледяными искрами блестели в ее черных волосах. На девушке была бедная крестьянская одежка: широкие холщовые штаны, просторная рубаха, полинялый ватник. Она была босиком, но непохоже, чтобы ее беспокоил холод. Несколько мгновений она стояла в дверях, глядя в упор на Кагеру золотистыми тигриными глазами.

– Так это правда, – прошипела она. – Ты не умер!

– Здравствуй, Мисук, – сказал Кагеру. – Рад тебя видеть. Я знал, что ты когда-нибудь вернешься. Проходи, погрейся у очага.

– Ха! Неужели ты думаешь, что я вот так подойду к тебе, мокквисин?

Оба они оставались неподвижными.

– Но ты уже пришла в мою деревню.

– Я могу уйти в любой момент. Попробуй-ка, поймай меня!

– А ты уверена, что никто не стоит сейчас у тебя за спиной?

Мисук не оглянулась, как втайне ожидал Кагеру. Она вообще не шевельнулась, только засмеялась.

– Да наверняка там уже кто-то стоит, – сказала она. – Небось, Тошнотник подбирается, или какой иной бес. И что мне до того?

Очертания Мисук вдруг задрожали, поплыли, словно отражение в капле воды, лицо погрузилось в синеватую тень. Кагеру поморщился, прикрыл глаза ладонью, как от резкого света.

– Понял? Захочу – появлюсь. Захочу – исчезну!

– А, вот оно что… Стало быть, ты теперь фея.

Мисук довольно улыбнулась, снова обретая четкую форму, сизая тень отступила.

– Мой отец, горный дух с Иголки, научил меня умениям, что людям недоступны. Этому и многим другим. Он хороший учитель. В отличие от тебя.

Кагеру не обратил внимания на мелкий укол.

– Итак, ты выбрала судьбу феи, – повторил он. – Помнится, у твоей матери были на твой счет совсем другие планы…

Мисук скорчила рожу.

– Ничего я не выбирала! Это всё вы: ты и мамаша. Да, она почему-то хотела, чтобы я стала человеком. Я никогда не понимала, зачем! Что в этом хорошего – стать такой, как она? Пусть она умна, хитра и ловко наводит мороки, но все равно останется безобразной старухой. Старость, болезнь, смерть, рабство – вот удел человеческой женщины!

– Не только, – заметил Кагеру. – Если бы не твое нелепое упрямство, я бы показал тебе, чем еще отличается судьба женщины от судьбы феи.

  1