очень нудно 
92 
— Я испугала вас, простите. — Она нервно рассмеялась ему в лицо. — Моя дверь была открыта.
Вы, видимо, потом ее отперли, когда я спать легла, да? Я проснулась, вижу — дверь открыта, мне не спалось, и я спустилась вниз. Кофе вот чашечку выпила, это ведь ничего, правда? — Она тараторила без умолку, так и сыпала словами, стараясь выглядеть веселой, беззаботной, болтливой, так, словно этим уговаривала себя в его добрых намерениях, себя или свое отражение в зеркале.
— Что вы тут делали внизу? — наконец почти шепотом выговорил он.
Она пожала плечами.
— Вас искала. А потом обнаружила заднюю дверцу. Я подумала, что там темная комната, где вы работаете. — Интересно, как можно врать, одновременно говоря правду? — Но дверь была заперта. Так вы там работаете?
Она перевела дух. Лица его она по-прежнему не видела, но чувствовала, как он весь напрягся. Раньше так не бывало. А она все говорила и говорила. Ну и что такого, если он подумает, что она нервничает? Нервничает — значит, не опасна. Она половчее обхватила пальцами шею лошадки.
— Я там книги нашла. В гостиной. Наверное, это книги Паолы. Я взяла одну на случай бессонницы. Ничего, а? — Так она сказала и чуть шевельнула правой рукой. Это можно было расценить как объяснение, почему она держит руку за спиной. — Куда это вы ездили? По-моему, я слышала, как вы отъезжали на машине. А вернулись вы очень тихо, я даже звука открываемой двери и то не слышала. — И прибавила: — Мы, кажется, напугали друг друга.
Господи, Анна, почему бы тебе не ударить его прямо сейчас, думала она, все сыпя и сыпя словами. Ударить в висок — и дело с концом. Почему женщины всегда пытаются все сгладить посредством слов вместо того, чтобы вести дело к взрыву? Лучшей возможности сделать это у тебя не будет. Но рука ее по-прежнему оставалась за спиной. Она не то не могла, не то не хотела ударить его и понимала, что не может объяснить себе, в чем дело. Ну ничего, сейчас я пойму, думала она. И развесить на стенах мои портреты тебе не удастся.
Он стоял на середине лестничного марша, все еще не вынимая рук из карманов. Она сделала быстрый короткий вдох, словно ей оставалось еще много чего сказать и надо было изготовиться, чтобы сказать это, но на этот раз ничего не получилось. Будто нити между мозгом и голосом внезапно оборвались и поправить это было невозможно. Вдох улетучился в шумном вздохе.
Молчание сгустилось вокруг них, а потом пробралось вверх по лестнице, вдоль по коридору. Что же происходит? Он почти не слышит ее слов. Казалось, он отгородился от нее, а разговор, выяснение потребовали бы слишком многих усилий, и он пустил все на самотек. Наверное, поэтому она так много болтает — чтобы заставить его вновь включиться в игру, вернуть эту его ненормальную любезность, впрыснуть ее, как шприцом, в эти чертовы их отношения.
Но что-то переменилось. Что же? — лихорадочно думала она. Ведь она не сделала даже сколько-нибудь серьезной попытки к бегству. Наоборот, она делала все, что требовалось — стояла перед его фотокамерой, предоставляя ему возможность щелкать ее отражения в зеркале, расточая улыбки, изображая доверительность, даже проливая слезы. Все, чего он только ни пожелает. Совсем как Паола. Теперь обе они рядом в его негативах. Чего же еще он хочет?
Чего уж больше?
И что еще им остается теперь, кроме секса? — думала она, пристально глядя на него через пропасть молчания. Но это совсем другая тема. Я успела достаточно тебя изучить. Она мысленно воскресила в памяти их знакомство в сувенирной лавке, потом разговор на вокзале, в машине, в ее комнате, за бутылкой вина. За все это время он и близко к ней не приближался, не делал попыток тронуть ее даже пальцем. Вообще единственно, когда он, по-видимому, дотрагивался до нее, это во время ее беспамятства.
Но если он сейчас не сдвинется с места, то дотронется до него она. Он стоял у нее на пути и, кажется, не имел намерения сделать шаг в сторону.
Так тому и быть.
— Мне надо сейчас подняться к себе, — негромко сказала она, чувствуя, что маниакальная настойчивость покидает ее. — Я устала и хочу спать.
Она ждала, что он сдвинется с места, давая ей пройти. Он не шевельнулся, и она подошла на шаг ближе. Она чувствовала, как наливается тяжестью его тело, видела, как подрагивает щека. От страха это или от ярости?
Еще шаг. Теперь можно и ударить. Но что бы ни случилось, больше не будет ни подарков, ни клятвенных обещаний отпустить домой, ни интимных ужинов перед камином. И откровенничанья об утрате возлюбленной. Несмотря на все ее ужимки перед зеркалом, несмотря на все хитрости и уверения, он ее не отпустит. Теперь она знала это точно. Как знал и он. На нее опять повеяло его запахом — застарелым запахом химикатов в смеси с потом, кислое на кислом, словно внутри него уже началось гниение. Где-то у себя на теле он держит ключ от подпола, и где-то там, внизу, хранятся ее паспорт и билет, и там же — выход наружу. Кончай же с этим, думала она. Так или иначе, но кончай.
92 
