122 
– Но человек не сможет это сказать, пока бес ему не позволит, – кивнул Анук. – Эх, как же я сам-то не догадался…
– Не переживай, – Сахемоти похлопал младшего брата по плечу. – Ты небось был занят тем, что день и ночь вынашивал планы мести…
– Можно спросить? – перебил его Мотылек. – Все-таки кто из вас Сахемоти? Вани или ты?
– Сахемоти – мы оба. Можешь считать, что мы – братья-близнецы или два лица одного бога, хотя на самом деле всё гораздо сложнее. Если бы я был только вани, море давно поглотило бы Кирим; а если бы – богом подземного огня, его разрушили бы землетрясения. Сахемоти – это равновесие. Потому меня и зовут хранителем Кирима. Мокквисину была нужна только одна моя ипостась, более слабая, – он полагал, что сможет ею управлять. Когда он понял, на кого замахнулся, то перетрусил, но отступать уже было некуда…
Вдруг Мотылек заметил за спиной Сахемоти какую-то тень. На краю полянки загорелись два желтых глаза, и из темноты донеслось хриплое рычание. Тошнотник, о котором все забыли, стоял на опушке леса, низко опустив голову. Шерсть на его загривке вздыбилась, как иглы дикобраза, – Мотыльку почудилось, что волк вырос вдвое, – пасть была приоткрыта, острые зубы оскалены. Тошнотник смотрел прямо на Мотылька, не обращая внимания на безымянных богов. Он готовился к броску.
– Там!.. – успел выдавить из себя Мотылек.
Боги обернулись. Сахемоти протянул руку – и волк замер на месте, почти прижимаясь к земле. В его глазах горела ненависть.
– Стоять, демон, – негромко приказал Сахемоти.
– Хе, да это не наш квисин, – заметил Анук. – Похоже, имперский.
– А раз имперский, то пусть отправляется в тамошнюю подземную канцелярию и жалуется на самоуправство киримских поверженных богов, – добавил Сахемоти и властно повел рукой в сторону дома. – Эй, демон! Ты потерял своего хозяина? Он – в доме!
И Тошнотник с прижатыми ушами, не переставая злобно рычать, стелясь по земле, пополз к горящему дому, словно его тащила туда невидимая рука.
– Лишние хлопоты, – проворчал Анук. – Я бы спалил его прямо на месте.
– Не мешай, – спокойно ответил Сахемоти, – не видишь, я вершу правосудие.
Волк, последний раз огрызнувшись, вошел прямо в огонь и исчез в нем. Порыв ветра донес вонь паленой шерсти, демоническое рычание умолкло.
– Демон-слуга должен разделить судьбу своего господина, – повернувшись к богу огня, пояснил Сахемоти.
Мотылек все еще смотрел в сторону дома, а потому первым заметил, как из пылающего дверного проема высунулась черная волчья морда, распахнулась пасть и раздался хриплый нечеловеческий голос:
– Я доберусь до тебя, гаденыш! Рано или поздно отыщу и сожру!
Сахемоти сделал легкий жест. Пламя вспыхнуло до самого неба и поглотило Тошнотника. А через мгновение с треском провалилась крыша, и дом превратился в огромный бесформенный костер.
– Кончено, – сказал Сахемоти, отряхивая руки.
– Уходи отсюда, – посоветовал Мотыльку Анук. – Иди в деревню. Тут тебе делать нечего.
– А вы?
– Мы еще задержимся. Мокквисина уничтожить не так просто, как кажется. А когда закончим дела, тоже уйдем.
– Счастливо, Мотылек, – приветливо сказал Сахемоти. – Мы тебя не забудем.
Мотылек с трудом встал и пошел, как во сне, к ручью, где начиналась тропа. Недалеко от мостков, где стирали белье, его внимание привлекла какая-то возня. Мальчик пригляделся и увидел Мисук. Ее мечта сбылась – она самозабвенно терзала почтовую ворону. Перья и пух разлетались во все стороны. Заметив Мотылька, Мисук немедленно прервала свое занятие, подбежала и с мурлыканьем принялась тереться о его ноги. Мотылек наклонился погладить ее, из его глаз брызнули слезы. Он взял кошку на руки и побрел по тропе в сторону перевала.
Глава 17
Волшебный лес
– Просыпайся, лежебока, – раздался старухин голос, вырывая Кима из глубин сна. – Пора идти.
Ким открыл глаза и сел на куче тростника. Далеко в небе гулял ветер и сияли звезды; здесь же царила холодная неподвижная темнота, как будто он спал на дне сырого колодца.
– Пойдем, – повторила старуха, хватая Кима рукой, мокрой и скользкой, как лягушачья лапа.
– Куда? – Он отдернул руку. – Почему среди ночи?
– Ты хочешь отсюда уйти или нет?! – вспылила карга. – Я два раза приглашать не буду!
От старой лешачихи пахло водорослями и мокрой шерстью. Ким подумал, что она, должно быть, совсем одичала и, словно какая-нибудь тигрица, днем спит, а по ночам бегает по лесу. Он поднялся на ноги, повесил на спину короб.
122 
