Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
28 
Пройдя по следу еще несколько сот метров, она остановилась. Она вышла к заросшему ежевикой и дикой малиной оврагу. Тропинка терялась в овраге. Она сняла рюкзак и, вынув оттуда фонарик, начала осторожно спускаться вниз, продираясь сквозь кусты. Ей попалась какая-то ветка, она подняла ее и увидела след лезвия. Она наморщила лоб, подняла другую ветку — на ней тоже был свежий косой срез. Срезана, а может быть, отрублена. Она поняла, что где-то тут есть шалаш. Мальчишки играли, подумала она. Мы с Хоканом тоже строили землянки и шалаши. Сделав еще несколько осторожных шагов, она и в самом деле увидела хижину. Но для детских игр она была слишком велика. Вдруг она вспомнила комикс, что показал ей Хокан много лет назад в какой-то газете, скорее всего в «Смотри!».[10] Там был шалаш, построенный знаменитым взломщиком со странным и привлекательным прозвищем «Красавчик Бенгтссон» Он жил в лесу в большой хижине, пока кто-то, заблудившись, на него не наткнулся.
Она подошла поближе. Хижина была сделана из досок, крыша железная. Трубы не было. Задняя стенка опиралась на крутой скалистый склон оврага. Она потрогала дверь — замка не было. Постучав, она поняла, что это глупо — она с таким треском спускалась в овраг, что не услышать этого мог разве что глухой. Удивление ее все возрастало. Кому понадобилось прятаться здесь, в Раннесхольмском лесу?
Ей стало не по себе. Но поначалу она отогнала тревогу — что-что, а пугливой она не была. Не раз ей приходилось встречать подозрительных типов на пустынных тропках. Если ей и было страшно, она успешно скрывала эту слабость под маской бесстрашия. С ней никогда ничего не случалось, и сейчас тоже все будет в порядке. Но тут же поняла, что противоречит собственному здравому смыслу. Только кто-то, у кого есть причины скрываться, станет искать себе подобное убежище. Но в то же время ей почему-то не хотелось уходить. Оказалось, у тропинки все-таки есть конец. Никто бы ни за что не нашел это укрытие — только она, с ее наметанным глазом. Но хозяин хижины вышел на тропу с другой стороны, и в этом была загадка. Может быть, найденная ею тропа — всего лишь запасной выход, такой же, как роют лисы в своих норах? Или раньше тропка служила другим целям? Любопытство взяло верх.
Она открыла дверь. Два крошечных окошка в торцевых стенках почти не пропускали свет. Она зажгла фонарик. Снопик света заерзал по стенам. Койка у стены, грубый стол, две газовые лампы, походный бензиновый примус. Она попробовала сосредоточиться. Кто этот человек, что живет в этой хижине? И живет ли еще? Когда он ушел отсюда? Она наклонилась и пощупала простыню — сухая. Если и ушел, то недавно, подумала она. Эта хижина не пустует. Надо побыстрей уходить. Хозяин хижины вовсе не обрадуется неожиданному визитеру.
Она уже совсем собралась уходить, когда луч фонарика упал на книгу, лежащую на полу рядом с койкой. Она наклонилась и подняла ее. Это была Библия, Ветхий и Новый завет. Она открыла томик. На внутренней стороне обложки было написано имя, но тщательно зачеркнуто. Библию усердно читали, страницы были мятые и кое-где порвались. Она погасила фонарик и сразу поняла — что-то изменилось. Свет. В хижине стало светлее. И свет шел не от окна. Наверное, открылась дверь. Она быстро обернулась — но было слишком поздно. Словно хищный зверь бросился прямо на нее, и она полетела в бесконечную тьму.
11
От Генриетты Линда вернулась домой и довольно долго ждала, пока придет отец. Но когда он наконец в третьем часу ночи осторожно открыл входную дверь, она уже спала на диване, накрывшись одеялом с головой. Под утро она проснулась — ей приснился какой-то кошмар. Что именно, она не могла вспомнить, помнила только, что кто-то ее душил. Ночная тишина оглашалась громким храпом. Она зашла в спальню, где горел свет, и посмотрела на отца. Он вытянулся на спине, завернувшись в простыню. Она подумала, что он похож на большого моржа, растянувшегося на скале. Она наклонилось — от него явственно пахло спиртным.
Она попыталась догадаться, с кем же он пил. Брюки, валявшиеся на полу, были перепачканы, словно он шел по щиколотку в грязи. Он был где-то в деревне, решила она. Скорее всего, у своего старинного собутыльника Стена Видена. Сели в конюшне и распили бутылку самогона.
Из спальни Линда вышла с острым желанием разбудить его и призвать к ответу. К ответу за что? Она толком не знала. Стен Виден был, пожалуй, его самым старым другом. А теперь он очень болен. Когда отец говорил о каких-то серьезных вещах, он почему-то начинал называть себя в третьем лице. Когда Стен умрет, как-то сказал он, Курт Валландер останется совсем один. У Стена Видена рак легких. Линда знала все подробности странной истории о том, как Стен держал конюшню для тренинга скаковых лошадей на ферме недалеко от развалин крепости Шернсунд. Несколько лет назад он свернул свою деятельность и уже было продал конюшню, но когда новый хозяин приехал осматривать покупку, Стен Виден уперся. Отец рассказывал ей, что в контракте была какая-то зацепка, позволившая ему отказаться от сделки. Он снова приобрел несколько лошадей, а вскоре узнал, что у него рак. С тех пор уже прошел год. Сейчас он занимается тем, что распродает все имущество, в том числе и лошадей — у него уже забронировано место в хосписе для умирающих под Мальмё. Там он и собирается закончить свои дни. Конюшню выставили на продажу снова — на этот раз окончательно. Она разделась и легла в постель. Было без нескольких минут пять. Она поглядела на потолок и вдруг почувствовала угрызения совести. Неужели я собиралась корить отца за то, что он выпил пару рюмок со своим лучшим другом, к тому же умирающим? Откуда я знаю, о чем они там говорили, и вообще — что они значат друг для друга. Я всегда гордилась тем, что отец умеет дружить. А уметь дружить означает, в частности, потратить полночи, чтобы посидеть с умирающим другом в конюшне. Ей внезапно захотелось разбудить отца и попросить у него прощения. Это, конечно, было бы в высшей степени справедливо, но он вряд ли поймет ее благие побуждения и разозлится, что ему не дают спать. У него сегодня выходной, и они могли бы что-нибудь придумать.
28 
