109 
— Големы! — призвал он к себе своих детей и указал на стену, в самую середину меж башен. — Разломайте сначала верхний край, а потом и всю кладку.
Великаны направились к городу, к стене. Они находились на равном расстоянии от ближних башен — как раз так, чтобы картечь и ядра просто врезались в глиняные тела, не отрывая от них кусков.
Люди, прятавшиеся за зубцами, поначалу попытались стрелять — а потом ринулись в стороны, не желая быть прихлопнутыми, подобно мухам. Загрохотали пушки — но и это принесло не больше пользы, нежели булавочные уколы.
— Верхний край сперва ломайте, — тихо повторил Тирц. — А то как бы пушки по площадке близко не подволокли.
Вниз посыпались обломанные зубцы, доски настила, отдельные камни, потом целые куски кладки. Защитники города могли только в бессилии наблюдать, судорожно крестясь или цепенея от предчувствия неизбежного и уже близкого будущего, как огромные неуязвимые монстры сажень за саженью разваливают защищающую город — их детей, жен, их дома и имущество — стену.
Бей заволновались: чьи тысячи первыми ворвутся в пролом? Кому первому достанутся эти женщины, дети, нетронутые жилища и лавки, накопленное местными купцами и боярами золото?
Так же заволновались в предчувствии добычи и нукеры Мерев-бея, полторы тысячи которых стояли на дороге, прикрывая подступы к воинскому лагерю. Они услышали на дороге низкий гул, словно кто-то гнал к Туле большой табун лошадей или столь любимых русскими коров.
— Как бы не упредили табунщиков, — забеспокоился Чекмен-мурза, командовавший отрядом. — Отвернут — останемся без добычи.
За трое суток им в руки попались всего две девки, шедшие в Тулу с корзинами, полными красных сладких ягод, да один мужик, кативший на груженной сеном телеге.
Основную добычу с дороги успели собрать нукеры Ширин-бея, примчавшиеся сюда первыми.
Чекмен-мурза подозревал, что не слухи об окружении Тулы разошлись по окрестным землям, а именно заслон стоял где-то неподалеку, предупреждая об опасности купцов и случайных путников. А мужик с сеном и девки подошли откуда-то сбоку, мимо заслона.
— А ну, на коней! — решительно скомандовал мурза. — Хватит мух ловить. Пойдем табунщикам навстречу.
Нукеры побежали к пасущимся у рощи скакунам, стали торопливо затягивать им подпруги, подниматься в седла, возвращаться назад.
Все это время мурза с тревогой прислушивался: стих топот или нет? Завернули пастухи стадо или продолжают гнать в город?
Вскоре весь отряд сидел на конях, готовый по приказу Чекмен-мурзы ринуться в любую сторону, на любого врага, рубить его, топтать, уничтожать, а еще лучше — гнать в сторону родного Крыма, на невольничьи рынки Кафы, Гезлева или Балык-Каи, соскучившимся по свежему товару.
И тут из-за поворота дороги на широкий луг начал выползать огромный железный змей. Поблескивая под полуденным солнцем стальной чешуей брони, острыми шипами рогатин, сверкая тысячами злобных глаз.
Ногайцы видели кошмар, который испокон веков преследовал бывалых татарских нукеров темными ночами, заставлял в ужасе кричать молодых воинов, кошмар, который мерещился за каждым кустом опытным сотникам и тысячникам, руководившим лихими набегами, и которого никогда не ожидали встретить простые ногайцы, увлеченные охотой на беззащитных смердов или визжащих молодых девок.
На них, словно оскаленная пасть бессмертного огнедышащего дракона, неслась русская кованая рать.
— Русские идут! — Нукеры принялись разворачивать коней и безжалостно вонзать шпоры им в бока. — Русские! Русские! Русские идут!
Мчащиеся во весь опор и выкрикивающие тревожную весть, всадники промчались через лагерь, разорвались на два потока, обтекая город, перемахнули почти полностью срытый вал и помчались дальше, предупреждая всех своих знакомых и незнакомых соратников по оружию:
— Русские идут!!!
Каждый татарин, слуха которого касалась тревожная весть, тут же бросал все, что было в руках, все дела и заботы, кидался к ближайшему коню и тоже принимался его погонять, стараясь как можно скорее умчаться от страшного места:
— Русские идут!
Сонные биваки татарских родов неожиданно вскипели, словно уроненный на землю улей, и черные осы-нукеры один за другим уносились на юг — туда, в огромную бескрайнюю степь, к родным кочевьям, где не маячит перед глазами неминуемая смерть или рабство в какой-нибудь далекой Германии.
109 
