очень нудно 
115 
Новенькие зерцала, шишак с алым сафьяновым еловцем, дорогое шитье на вороте, расшитый же поддоспешник из тонкого войлока, золотая с алыми каменьями фибула у плаща, несколько перстней на пальцах явственно показывали, что положение гонца при государе намного значимее, нежели положение засечника из самого дальнего и забытого уголка Руси, а сам отрок при желании способен выкупить весь Ижорский погост вместе с деревнями и усадьбами, и особого убытка в кошеле не ощутить. А вот поди ж ты, погнали его в Северную пустошь ради обычного письмеца, и вынужден он кланяться нищему порубеж-нику со всем уважением.
— Покормила тебя Лукерья, приняла достойно? — поинтересовался опричник.
— Благодарствую, Семен Прокофьевич, сыт, отдохнул с дороги, в бане вчера попарился, — отрок отошел к седельной сумке, лежащей на крыльце и извлек из нее плотно скрученный свиток. — Вот оно, Семен Прокофьевич.
Зализа принял письмо, отошел в сторону, сел в траву на краю поля, сломал печать, пробежал грамоту глазами. Потом перечитал еще раз, медленнее и откинулся на высокие белоголовые ромашки. Кажется, он начал понимать, что заставило друга послать ему весточку спустя два года молчания. Опричник еще раз поднес грамоту к глазам:
«…Харитон Волошин в крамоле кается, вину всю на себя одного берет, в чистоте знакомых и родичей своих на дыбе и на кресте клянется. Сын его Ростислав из Казанского ханства приехал, за отца молит.
Государь милостив».
«Государь милостив» — и этим сказано все. В отрочестве Ивану Васильевичу бояре не раз указы на смертную казнь подпихивали. Он по молодости подписывал, и лишь возмужав, понял, какую непоправимую жестокосердие чинил. По сей день царь за те грехи, за души усопших Бога молит, и новых казней чурается. Государь милостив… Не раз изменников явных и тайных от заслуженной кары избавлял, на совесть их черную уповая. За измену страшную, за помыслы о душегубстве не избежать казни боярину Волошину — но сына его гнев царский явно обойдет, жены его и дочери опала минует. Государь милостив… А что Ростислав Волошин в отместку за отца измыслит? Как на милость царскую государеву человеку ответит?
Зализа зажмурился, пытаясь вызвать в себе ненависть к изменнику, представляя себе картины его кошмарных деяний — как злил себя обычно перед схваткой с врагами — и с удивлением обнаружил, что не может этого сделать! Не осталось после волошинской крамолы на берегах Невы ни разоренных деревень, ни плачущих сирот, ни поруганных женщин. Погоня была, волнение, стычки мелкие — разора не случалось. Измена осторожно прошла по самой грани, не коснувшись бедой никого из обычных мирян, возделывающих свой хлеб на полях и долах Северной пустоши. Господь оградил? Али и вправду не было черной злобы в душе боярина Харитона?
— Нислав, ты коней уже расседлал?
— Команды не было, — со своей обычной грубоватостью ответил стрелец.
— Это хорошо, — поднялся на ноги опричник. — А ты, отрок, своего жеребца седлай, дальше мы поедем. Ноне я в своем доме бываю редко.
Миновав Поги, Зализа отпустил Нислава в Еглизи, к Матрене, наказав через пару дней быть наготове, а сам, вместе с московским гонцом, спустя шесть часов въехал в гостеприимно распахнутые ворота бывшей волошинской усадьбы. Ярыга неплохо потрудился, взяв хозяйство в свои руки, и следов давешнего разора ноне вовсе не осталось. Тын стоял прочно — разве светлые новые колья выделялись на фоне старых, потемневших от времени; двери висели починенные, поломанную рухлядь, вынесенную из: дома во двор, давно спалили в кухонной печи.
Ярыга Твердислав встретил государева человека, как и положено, у ворот, низко поклонился.
— Устали мы с дороги, — коротко бросил ему Зализа. — Вели стол накрыть и баню истопить. Комнату гостю моему светлую отведи.
Он спрыгнул на утоптанный двор и добавил:
— Вижу, с усадьбой управляешься, молодец.
Твердислав ничего не ответил, поглаживая жеребцу морду. Отрок, предупреждающе вскинув на подбежавших подворников руку, самолично отстегнул седельную сумку и взял с собой. Зализа заметил, что не доверил гость не тот тюк, в котором лежал дорогой доспех, а сумку с грамотами. Видать, не только к порубежнику гонец путь держал, имелось у него и еще некое тайное дело.
— Идем со мной, боярин, — отпустив коня, обратился к отроку ярыга. — Светлицу тебе покажу.
Зализа в провожатых не нуждался. Он дошел до бывших волошинских покоев, минуту постоял у распахнутой двери. Новой перины в усадьбе не нашлось, набивать тюфяки сеном они брезговали, а потому кровать его так и стояла голая — одни доски. Иконы вернулись на место в красный угол, но лампада перед ними не горела. Видать, обиделся кто-то на святых покровителей боярина, чести им оказывать не желал. Опричник вздохнул, сделал еще несколько шагов и вошел к Алевтине.
115 
