Последние отзывы

  100  

– Пожалуйста, не отказывайся. Для меня это не такие уж большие деньги. И не пытайся меня убедить, что ты влюбился в меня с первого взгляда.

– Хочешь, чтобы я был твоей игрушкой?

– Не обижайся. Я хочу доставить и тебе удовольствие. У тебя такие печальные глаза…

– Ладно, я останусь твоим дорогим удовольствием, – он попробовал улыбнуться.

Теперь Ирина звонила Артуру два-три раза в неделю. Они встречались, и он проводил с ней вечер и ночь. Утром он неизменно пил с ней кофе и уезжал. В бумажнике появлялись деньги. От этого его почти всегда начинало мутить. За месяц Артур не только рассчитался с долгами, но у него появились свободные деньги. Теперь он старался, приезжая к Ирине, привезти ей хотя бы цветы. Она радостно улыбалась, когда видела его. Только его руки касались её тела, она начинала трепетать. При прощании её глаза становились грустными.

Состояние матери не улучшалось. Все сроки, о которых предварительно поговаривали врачи, уже прошли. Она всё ещё была жива. Может быть, её спасал только оптимизм. Мать неизменно старалась казаться веселой, когда приходил Артур, и неизменно пыталась строить планы. Артур знал, что она специально попросила перенести время, когда ей кололи наркотики, чтобы к его приходу быть «в форме». Он знал, что бесконечно так продолжаться не может, но, приходя в больницу, пытался быть спокойным и уверенным. Артур знал, что если мать заметит у него хоть тень паники, её это добьет. Он разговаривал с матерью и улыбался, кормил её фруктами и рассказывал смешные истории, приносил ей что-нибудь смешное почитать и новые кассеты для плеера с самыми веселыми шлягерами, которые только мог найти. Соседка матери по палате поражалась их внешнему спокойствию, принимая его за чистую монету. Она не могла видеть и знать того, что знали, например, медсестры. Артур выходил из палаты, улыбка исчезала с лица, он хмурился, взгляд становился невыносимо тяжелым. Некоторое время он не мог выдавить из себя и двух слов, а, если и говорил, то голос становился хриплым, до неузнаваемости.

Незаметно закончилась зима. Март был теплым, снег быстро растаял и на газонах начала пробиваться первая зелень. К концу марта мать совсем ослабела. Она уже разговаривала чуть слышно, но всё ещё пыталась улыбаться. Теперь Артур иногда, когда разрешали врачи, оставался и сидел рядом с нею всю ночь. Мать забывалась тяжелым наркотическим сном, а он прислушивался к её совсем слабому дыханию. Ему казалось, что когда она вздохнет последний раз, он умрет вместе с ней. Если мать просыпалась, то он уверял её, что только пришел.

С Ириной Артур теперь виделся редко. Она не упрекала его. Только когда он отвечал ей, что не может приехать, тяжело вздыхала. Она не спрашивала, почему он не может приехать, но он знал, что она терпеливо его ждала. Сознание того, что она ждет, облегчения не приносило. От этого на душе становилось ещё тягостнее.

Теперь он почти каждый день старался успеть заехать в больницу перед работой, и, хотя время посещений начиналось только с девяти, его пускали. В тот день, когда он заглянул в палату, то увидел, что мать лежит и очень ясно смотрит на него. На её губах появилась улыбка.

– Ты на работу опоздаешь, – её голос был очень тихим, но говорила она четко и ясно.

– Не опоздаю. Должен же я посмотреть, как здесь моя маман ночь провела, – он придвинул стул и присел рядом с кроватью. – Как дела?

– Мне сегодня, кажется, лучше.

– Я вижу. И это радует.

– Какая там погода?

– Отличная. Совсем тепло.

– Это хорошо.

– Раз тебе сегодня лучше, то, будем надеяться, станут понемногу наши дела в гору идти.

– Что у тебя нового?

– Ты знаешь, мне отпуск поставили в мае. Вот тебе станет лучше, и как раз поедем отдыхать. Ещё будет не жарко.

– Хорошо бы, – улыбка матери стала мечтательной. Неожиданно она чуть заметно нахмурилась и попросила. – Нагнись, пожалуйста.

– Что случилось? – Артур нагнулся к ней.

– У тебя седина появляется, – она слабой тонкой рукой коснулась его волос. – Боже, бедный мой мальчик!

– Мам, ну я же черный! – Артур укоризненно улыбнулся и покачал головой. – Ты ведь сама всегда говорила, что отец в двадцать пять седеть начал. А чем я хуже?

– Не хуже. Только отец начал седеть, когда ты тяжело заболел. Тебе полтора года было. Вот и ты нервничаешь.

– Ма, не преувеличивай. Я совершенно спокоен. Ты что, не веришь мне?

– Верю, – она тяжело вздохнула. Тяжело вздохнула впервые за всё время.

  100