очень нудно 
33 
Кароки-мурза наложил на тетиву новую стрелу, ожидая, пока невольник поднимет над собой мишень, потом поднял оружие, прицелился. Пустил стрелу. Расколовшийся арбуз окатил мальчишку рассолом, и тот, покачиваясь, двинулся назад к дастархану. Наместник окинул его презрительным взглядом:
— Да ты совсем мокрый! Эй, ты, — пальцем подозвал он второго невольника. — Ну-ка, вылижи его с ног до головы.
Мальчишка послушно подступил к товарищу и принялся старательно слизывать арбузный сок у того с плеч, лица, волос.
Кароки-мурза, презрительно скривившись, отвернулся.
Таковы все неверные. Все эти молдаване, венгры, грузины, поляки, русские, черкесы, немцы и прочие язычники, все они кичатся своим гордым нравом и свободолюбием — до тех пор, пока не заставишь взглянуть в глаза настоящей, взаправдашней смерти, пока не поставишь на самый край… И тогда все они мгновенно становятся послушными и работящими рабами, готовыми на любые унижения ради спасения своей жалкой жизни.
— Эй, ты, — подманил наместник второго старика. — Бери арбуз, и иди туда, на сто шагов за труп неверного.
И еще этот проклятый русский — наместник взялся за очередную стрелу. Он обещал поставить Московию на колени за десять лет. Десять лет заканчиваются — и где молящая о милости и клянущаяся в покорности Русь?
Впрочем, нельзя не признать — полон и добычу Менги-нукер привозит каждый год, хоть этим полностью оправдывая оказанное доверие. Кароки-мурза каждую осень отписывает в Стамбул об успехах Девлет-Гирея, настойчиво намекая, что засидевшийся в Бахчи-Сарае Сахыб ленив, и не мешало бы его поменять.
Но Сахыб-Гирей и Сулейман Великолепный — друзья детства, и потому хану прощается все. Прощалось… Теперь ситуация изменилась — но теперь он не знает, на кого надавить, чтобы посадить в Крым своего ставленника!
Невольник остановился. Наместник прицелился, выстрелил — и, разумеется, попал в цель. Поляк, облегченно вздохнув, двинулся назад.
И ведь была, была возможность сменить хана, а самому стать крымским наместником! Кароки-мурза вспомнил, как он сам, лично, вместе с шестидесятитысячным войском двинулся на Московию, как созданные русским глиняные великаны ломали засечную черту и крошили городские стены. Казалось, еще один напор — и сопротивление рухнет…
И тут, уже в который раз, хваленые татарские нукеры внезапно задали деру при одном лишь упоминании о подходе русских ратей. Они улепетывали так, что позабыли все шатры и припасы и бросили заводных коней, они удирали с такой скоростью, что они втроем — он сам, русский и его шаманка, так и не смогли догнать войска до самого Перекопа.
После этого позора большинство татарских беев утратили интерес к походам в московские земли, а султан, как сообщали из столицы, морщился при любом упоминании имени Девлета!
Кароки-мурза неожиданно вскинул лук, выпустил стрелу. Вестница смерти с расстояния двух сотен шагов пробила грудь невольника насквозь и умчалась далеко в зеленые просторы, а старый поляк прошел еще несколько шагов, прежде чем понял, что убит и со всего размаха рухнул оземь.
Осман перевел взгляд на мальчишек, которые мгновенно затравленно замерли. Послать их в подарок султану? В янычарский корпус? Кто оценит, кто отблагодарит…
— Империя рушится, — тихо, одними только губами прошептал наместник, и куда более громко добавил: — Ну-ка, рабы, побегайте. Вон там, шагах в полутысяче от меня.
— Ка-а-заки!!!
Кароки-мурза, уже изготовившийся было к стрельбе, опустил лук, обернулся, не понимая, что может означать здесь, в самом центре Крыма, этот языческий клич.
— Казаки! — в ложбине между взгорками показался Кара-мурза, мчащийся в сопровождении полусотни всадников и ведущий в поводу нескольких оседланных коней. — Любимый мурза, казаки! Их много, их тысячи! Они скачут сюда!
— Откуда здесь казаки? — недоверчиво поинтересовался наместник, не торопясь садиться в седло подведенного ему коня.
— Умоляю вас, любимый мурза, они скачут сюда! Они схватят вас, любимый мурза! Их много! Их тысячи и тысячи! Они идут с юга, они уже разорили и захватили все побережье!
Кароки-мурза, забрав драгоценный лук и колчан со стрелами, с кряхтением забрался на белую, с темным пятном на лбу, кобылку, натянул поводья, и повернул к ближайшему холмику, заслонявшую стоящее в нескольких милях кочевье.
— Любимый мурза… — чуть не заплакал татарин. — Каза-аки…
33 
