очень нудно 
52 
— Что значит «вы»? — с подозрением спросил Ильмо.
— То и значит. Я ей живым не дамся. Если она меня узнает, она из меня заживо вытянет жилы и натянет их на кантеле.
— Но Вяйно сказал…
— …что она меня не узнает, — мрачно закончил нойда. — Узнает, не сомневайся. А когда она увидит бывшего ученика ее сына в обществе его убийц, выводы сделает быстро. Одна надежда — что мы ее не встретим.
— Вот я и говорю, пошли отсюда, — сказал Аке. — Я в этой вонючей норе спать не буду.
— И я считаю, что надо уходить скорее, — неожиданно поддержала его Асгерд. — Пока эти туны нас не раскусили. Не обольщайся, Ильмо. Как знать, может, то, что ты принимаешь за радушие и гостеприимство, на самом деле и есть их знаменитое коварство.
— Завтра будет видно. Но переночуем мы все же здесь, — подытожил Ильмо. — Нам надо выспаться и отдохнуть перед долгим переходом через скалы. Аке, кончай привередничать и полезай в гнездо — надо прикинуть, уместимся ли мы туда впятером…
В гнезде места хватило на всех. Путешественники успели поваляться там, и даже подремать, когда их разбудил галдеж и писк. Аке, спавший у входа («к воздуху поближе»), высунулся наружу и увидел целую толпу детей, которые нетерпеливо ожидали их пробуждения.
— Пошли вон! — гаркнул Аке.
Но никто даже не отшатнулся. В воздухе вырос лес тонких цепких лапок. Одна из них ухватила шнурок с оберегом на шее варга и дернула на себя. Аке выругался и шлепнул по нахальной руке. В следующий миг он дернулся и выругался вдвое громче и заковыристее: маленький вор тяпнул его за палец. Зубы у него оказались не хуже, чем у любого взрослого туна, да и в быстроте пацаненок не уступал взрослому.
— Ну я вам сейчас устрою, паршивые упырята! — заорал он, выскакивая из летка.
Человеческие дети мгновенно разбежались бы в разные стороны, а эти столпились еще плотнее и дружно зашипели, показывая мелкие острые клыки.
Положение спас лысый Пухури, который встречал их у подножия. Он внезапно спорхнул откуда-то сверху, пинками разогнал маленьких хищников и почтительно пригласил гостей из южного клана разделить с ним прогулку по гнездовью Сюэтар и окрестностям.
Уже вечерело, бледное солнце уходило за горы, в сизые снеговые тучи. Ветер играл снежинками, шелестел сухой травой. Со всех сторон, куда ни глянь, слетались к холму крылатые тени. Многие несли в когтях добычу, но в большинстве своем туны возвращались налегке.
— Сейчас время самое хлопотное, — рассказывал старый тун. — Днем в гнездовье только старики и неоперившиеся птенцы, и те уходят на солнечные склоны, собирать клюкву и воронику, пока не выпал снег. С пищей у нас здесь, ой, туго. Мыши да лемминги — вот и вся еда.
— А птица? Гуси, утки?
— Гуси уже улетели, но мы успели засолить изрядно мяса, на зиму должно хватить… — опомнившись, старейшина быстро добавил: — Но гуси-то ведь на нашем озере только отдыхают, не останавливаются, летят дальше на Туони. Вот ягод у нас тут много, тем и спасаемся… Мох едим, ягель…
Йокахайнен слушал, посмеиваясь. Он прекрасно понимал, что Пухури нарочно прибедняется, расписывая скудость и бесполезность своих владений. Чтобы «шпионы», вернувшись в свои неведомые южные земли, донесли — на севере одни мыши да мох, и взять с них нечего.
— А рыба? У вас же под боком озеро.
Старик скривился:
— Западные и северные приморские кланы, те — да, рыбу едят. Морскую. А мы нет. Не понимаю, как можно есть этакую пакость? И как ее доставать из воды, скажите на милость?
— Так же, как мышей — высмотрел и выхватил. Ты видел, как охотятся чайки?
— У нас чайки не водятся. Конечно, иногда дети, играя, таскают из воды мелких рыбешек. А толку? Мясо у них несъедобное — склизкое, безвкусное…
— А если поджарить?
Старик с удивлением взглянул на него:
— Что сделать?
Йокахайнен не ответил. Он и забыл, что туны нечасто пользуются огнем. А этот клан, похоже, и не догадывался, что это возможно.
— Приморские кланы презирают нас за то, что мы едим ягоды и мох, — продолжал жаловаться дед. — Тамошние туны никогда не унизились бы до того, чтобы съесть нечто, не пойманное и не убитое лично. А чем вы питаетесь на юге? Тоже рыбой?
— Только свежим мясом, — сказал Йокахайнен. — Олениной и лосятиной.
Старик раболепно пригнулся и глянул на саами с удвоенным уважением. Йокахайнен с каменным лицом пересказал разговор остальным. Аке презрительно фыркнул:
52 
