34 
* * *
Утром Олег проснулся рано — легкий с вечера, к утру хмель оказался тяжелым, будто кузнечный молот. Голова гудела, каждый удар пульса отдавался в висках, во рту пересохло, как в пустыне Гоби.
— Кто бы мог подумать, — удивился Середин, поднимаясь с постели. — А по виду в меде одна вода…
Он натянул штаны и рубаху, опоясался саблей — никогда не знаешь, когда клинок понадобится, — спустился по лестнице. В трапезной еще было пусто — только трое лысых мужчин уже подкрепляли свои силы жиденьким супчиком с длинными полупрозрачными полосками капусты.
— Вас, значит, баечник не испугал? — негромко отметил ведун. Надо сказать, троица воззрилась на него с не меньшим удивлением. Впрочем, сейчас Середину было не до них: — Хозяин! Квасу принеси. Чую, не отпиться от меда твоего будет.
— Может, щец кисленьких вчерашних? — заботливо предложил Весяка. — Али рассола огуречного?
— Квасу! Остальное потом…
Середин подхватил поданную ему холодную — видать, только с погреба — крынку и вышел на крыльцо. В трапезной Олегу показалось душно. Он присел прямо на ступенях, с наслаждением втянул в себя холодный утренний воздух. Солнце, пробиваясь сквозь утреннюю дымку, красило крыши, трубы, кроны деревьев в розовый цвет, в котором не было ничего зловещего. Наоборот — это был цвет тепла, радости, пробуждения. Ведун сделал несколько больших глотков и с чувством выдохнул:
— Хорошо!!!
В ответ под навесом что-то зашуршало. Фыркнули, шарахнувшись в загоне, лошади, возмущенно вякнула кошка, и на свету, отряхиваясь от сена, показался еще один гость из вчерашней компании — тот, что с обожженной головой. Вид у него был, надо сказать, неказистый, и если бы Олег не видел вчера, как ему наравне со всеми прислуживает холоп, самого бы принял за смерда.
— Утро доброе, мил человек, — хмыкнул Середин, прихлебывая квас. — А чего ты тут, а не со всеми… Трапезничаешь?
— Они ужо встали? — перевел дух бедолага и еще раз отряхнулся. — А там как?
— Где? Чего? — не понял ведун.
— А-а-а… Ты ведь тоже того… Из приезжих?
— Как бы да.
— У-у-у, опять мое гope-злосчастье, стало быть, прицепилось… — жалобно простонал мужик и плюхнулся рядом на ступеньку. — Одного меня, стало быть, полуночью нонешней зацепило.
— О чем стенаешь? — Отхлебнув еще квасу, Олег протянул бедолаге крынку. — На, промочи горло. И скажи, отчего в сене спишь, а не в светелке, как други твои?
— Какие други?! — чуть не подпрыгнув, испуганно прошептал тот. — То ж волхвы храмовые, с Руяна![6] Ужель коловратов на головах у них не видел? Чур, чур, защити. За долей в сокровище прибыли, для храма.
Олег удивленно повел бровями. Про остров, на котором стоял главный из храмов Солнца, он, как и любой смертный на Руси, разумеется, слышал. Но вот как служителей Святовита занесло под Рязань?
Вслух же Середин спросил совсем другое:
— Что же ты от спутников своих отрекаешься? Видел я вчера, как вы вместе за столом сидели. Али повздорили уже?
— Какое повздорили, мил человек! Ты бы видел, что за ужас ночью на меня обрушился! Быки прямо в светелке топтать начали, опосля змеи кинулись, а за дверьми метохи ждали, с мечами тут же зарезать попытались. Я отбиваться начал, стены покромсал токмо — а метохам урона никакого, они же мертвые. Из-под дверей опять змеи полезли… В общем, еле мы с Валдаем ноги унесли. Тута тоже гвалт стоял немалый. Гости торговые метались, драку учудили, вроде как зарезали кого. Ну, холоп наш вовсе убег, а я у коней в сено схоронился… — Бедняга вдруг вспомнил про квас и жадно прильнул к крынке. Утолив жажду, отер рот рукавом и продолжил: — Помыслил я, на двор наш беда обрушилась — ан видно, опять токмо меня непруха достала.
— Ну, купцы ведь тоже убежали, — попытался утешить его Середин.
— А може, и не было их вовсе? А ну, тоже привиделись? Откель стаду в светелках взяться? Змеям откуда? Тебя, вон, не пужали… — Мужик отпил еще. — То рок на мне сошелся, порча черная, отметка ночницына. На болоте в детстве заплутал, с тех пор беда мимо не ходит, всё ко мне свернуть норовит. Сколько, пока рос, и падал, и ломался. Коней подо мной аж пятеро то хромели, то оступались, то крапа хватали. Мечом ногу себе при баловстве пустом чуть не отсек — спасибо, волхв обратно приговорил. Как отец мне надел выделил, у смердов моих враз коровья смерть всю скотину извела, собак с кошками и то не оставила. Они жертвы принесли, с меня серебро подъемное спросили — скотину новую купить. Ан до осени обернуться не успели. Зима началась, мор накинулся. Так и не стало моей деревни. Ни людей, ни скота, и куда серебро староста упрятал, неведомо. Меня с холопом Мара отчего-то помиловала. Да видать, токмо для смеха, злосчастью и дальше баловать оставила. Мороз зимой был изрядный, так мы печь ввечеру истопили. Я на нее спать полез, а она подо мной возьми и развались. Я так в топку жаркую с углями и ухнулся. Угли разлетелись, усадьба моя хоть и малая, а полыхнула чуть не до неба. Искры на деревню снесло. Нешто там еще оставалось, чему пропадать. Валдай, неведомо как, меня беспамятного к волхву в святилище вывез. Опять мудрец меня выходил. Батюшка серебра чуток отсыпал, однако же к себе не звал. Боится к себе злосчастье занести. От я на Руян и отправился. У Святовита помощи просить и заступничества. Али откупа, коли вина моя в бедах сих имеется.
34 
